Читать книгу "Симулякры и симуляция - Жан Бодрийяр"

В любом случае эта погоня за реальным и за реалистичностью галлюцинации ведёт в тупик, ведь, когда один предмет точно подобен другому, он не похож на него точно, он подобен ему немного точнее. При большей точности уже нет полного сходства. То, что точно, уже слишком точно, точное лишь то, что приближается к истине, не претендуя на неё. Это немного напоминает ту парадоксальную формулу, которая утверждает, что когда два бильярдных шара катятся друг к другу, то первый касается другого на мгновение раньше или же один касается другого прежде, чем касаются его самого. И это означает, что не существует даже какой-то возможной синхронности на уровне времени, так же как не существует какого-то возможного сходства на уровне тел. Ничто не подобно себе же, и голографическое воспроизведение, так же как любая попытка синтеза или точного воспроизведения реального (это касается также и научных экспериментов), уже больше не реальное, оно гиперреальное. Следовательно, оно никогда не имеет ценности репродукции (истины), но всегда уже является симуляцией. Не точное воспроизведение, а с чрезмерной подлинностью, то есть уже по ту сторону подлинности.

Что же происходит по ту сторону истины не с тем, что ложное, а с тем, что подлинней подлинного, реальнее реального? Конечно же вещи небывалые и кощунственные, намного более разрушительные для порядка истины, чем её чистое отрицание. Исключительная и убийственная сила, которая кроется в потенциализации истинного, в потенциализации реального. Возможно, именно поэтому близнецы обожествлялись и приносились в жертву во многих дикарских культах: гиперподобие приравнивалось к убийству оригинала, а значит, чистому нонсенсу. Любую классификацию или сигнификацию, любую модальность смысла можно, таким образом, разрушить простым логическим возведением в энную степень — доведением до предела, как если бы истина поглотила свой собственный критерий истины, «поглотила бы своё собственное свидетельство о рождении»{140} и потеряла бы всякий смысл: так, при определённых условиях можно точно вычислить вес Земли или Вселенной, но эта цифра сразу же покажется абсурдной, потому что она больше не будет иметь референции, зеркала, в котором она отражалась бы, — это суммирование, которое довольно-таки точно соответствует суммированию всех измерений реального в его гиперреальной копии или суммированию всей информации об индивидууме в его генетическом двойнике (клоне), сразу придаёт ему характер чего-то патафизического{141}. Вселенная сама по себе, взятая целиком, является тем, что не может иметь ни какой-то репрезентации, ни какого-то зеркального дополнения, ни смысловой эквивалентности (приписывать ей какой-то смысл, какой-то смысл её весу так же абсурдно, как определять её вес вообще). Смысл, истина, реальное могут проявляться лишь локально, в ограниченном кругозоре, — это парциальные объекты, парциальные результаты зеркального отображения и эквивалентности. Любое удвоение, любая генерализация, любое доведение до предела, любое голографическое расширение (попытка представить исчерпывающий отчёт о Вселенной) выставляет их в своей смехотворности.

Если смотреть на них под этим углом зрения, то даже точные науки находятся в опасной близости к патафизике. Ведь в них есть что-то от голограммы и объективистской попытки деконструкции, а затем реконструкции мира с соблюдением точности в мельчайших подробностях, попытки, основанной на упрямой и наивной вере в соглашение, по которому вещи подобны самим себе. Реальное, как полагают, реальный объект должен быть равен самому себе, похож на себя так, как отражение в зеркале, — и это предполагаемое сходство является на самом деле единственной дефиницией реального. И любой эксперимент, включая голографию, опирающийся на это сходство, лишь будет расходиться со своим объектом, ведь он не принимает во внимание его тень (то, почему объект не похож на самое себя), эту скрытую грань, где объект исчезает, его тайну. Голограмма буквально перепрыгивает через его тень и погружается в транспарентность, чтобы самой потеряться там.

«Автокатастрофа»

С классической (даже кибернетической) точки зрения технология — это продолжение тела. Она — функциональное усовершенствование человеческого организма, то, что позволяет людям сравняться по возможностям с природой и победоносно приступить к её освоению. От Маркса до Маклюэна — те же формулировки и то же инструменталистское видение машин: это промежуточные звенья, расширения, медиапосредники природы, в идеале предназначенные для того, чтобы стать органическим телом человека. В этом «рациональном» видении само тело лишь посредник.

Напротив, в барочной и апокалипсической версии «Автокатастрофы»[15] Балларда техника выступает как смертельная деконструкция тела — не как функциональный медиум, а как расширение смерти — разделение на отдельные члены и части, но не в уничижительной иллюзии утраченной целостности субъекта (которая ещё находится на уровне психоанализа), а в эксплозивном видении тела, выставленного для «символических ран», тела, перемешенного с технологией в её извращённом и насильственном измерении, в той дикой и непрерывной хирургии, к которой она прибегает: вырезание, иссечение, шрамирование, вскрытие тела, относительно которого рубец от раны и связанное с ним «сексуальное» удовольствие является лишь частным случаем (а рабская зависимость от машин в процессе труда — пацифистской карикатурой), — тела без органов и без наслаждения от них, полностью выставленного для маркировки, резки, технического рубцевания — под сверкающим знаком безреферентной и безграничной сексуальности.

Изуродовав и убив её, технологии тем самым короновали её, освятили неповторимые конечности, черты лица, жесты и оттенки кожи… Каждый из свидетелей унёс с места аварии образ насильственной трансформации этой женщины. В комплексе ран её сексуальность сплавилась с жёсткой автомобильной технологией. Каждый из зрителей объединит в своём воображении нежную ткань своих слизистых оболочек, свои эрогенные зоны с ранами этой женщины, прочувствовав всё — посредством автомобиля — через последовательность стилизованных поз. Каждый мысленно прикоснётся губами к этим кровоточащим отверстиям, прижмётся переносицей к ранам на её левой руке, веком — к обнажённому сухожилию её пальца, кожей возбуждённого члена к изорванному ущелью её половых губ. Автокатастрофа сделала возможным это финальное и долгожданное единение телезнаменитости с её аудиторией.