Читать книгу "Каждому своё 2 - Сергей Тармашев"

Он не возразил Порфирьеву ни слова, когда вездеход начал удаляться от самодельного бункера, и лишь пытался ободрить жену, пока цепляла связь. Но ионизация атмосферы усилилась, и связь пропала быстро. В таких условиях ретранслятор может не пробить океан пыли, поглотивший планету. Все будет зависеть от мощности оборудования и толщины пылевого слоя. Если МКС не погибла в ходе обмена ударами, то можно надеяться хотя бы на одностороннюю связь, позволяющую принимать передачи с орбиты. Если по Австралии не стреляли, значит, там нет такого запыления. Вскоре ветра донесут пылевой океан и туда, но это значит, что концентрация пылевого слоя понизится, и шансов восстановить связь станет больше. Но это же означает, что планете уготована ядерная зима на неизвестный срок, в течение которого температура на поверхности сильно упадет. Уже сейчас за бортом минус двадцать пять, а ведь это начало сентября. Что будет в январе? Если термометр опустится ниже минус шестидесяти, ретранслятор работать не будет, он не рассчитан на такие температуры. Но к тому моменту Антон и его семья будут в безопасности, так что с этой проблемой сейчас можно не спешить.

Вездеход начал заполняться людьми и грузами, и Овечкин принялся помогать размещать ящики. Двигатель машины надрывно взревел, возмущаясь запуску на усиливающемся морозе, и в окошке кабинной перегородки показался молодой техник, забирающийся на водительское сиденье. Порфирьев убедился, что все заняли свои места, захлопнул дверь в пассажирский отсек и побежал к кабине, пробираясь через глубокий снег. С минуту водитель прогревал двигатель, потом вездеход начал набирать скорость, и Антон уставился в иллюминатор невидящим взглядом. После отъезда от самодельного бункера они старались держать максимальную скорость, и некоторое время это даже удавалось. Потом вездеход добрался до Волги, и Порфирьев неожиданно приказал остановиться и заглушить двигатели. Овечкин ужаснулся от такой растраты драгоценного времени, но возмутиться не успел. Солдаты во главе с лейтенантом приготовили оружие и приникли к иллюминаторам, пытаясь обеспечить круговой обзор. Антон мгновенно вспомнил пылающие в пыльном мраке кроваво-красные глаза и зловещую громаду вражеского робота, и понял все без всяких объяснений. Машина стояла без движения минут пятнадцать, потом начался грязный снегопад, ударил сильный ветер, и Порфирьев сам повел вездеход. Под молчаливые сигналы зашкаливающего дозиметра машина полчаса пробиралась через сплошную кутерьму из черного снега, золы и пыли, потом буран закончился, и оказалось, что все обошлось. Амбал заявил, что им удалось незамеченными выйти из района, в котором вражеские роботы действовали в прошлый раз. Самое страшное осталось позади, и вездеход попытался набрать максимальную скорость, чтобы убраться оттуда подальше.

Снегопада не было почти два часа, за это время удалось пройти значительное расстояние, но потом за бортом окончательно стемнело, и видимость упала до опасно мизерного значения. Держать скорость стало невозможно, и до окончания цикла антирада вездеход полз через вереницу сменяющих друг друга грязно-черных снегопадов. Место для стоянки удалось найти в самый последний момент, и все ринулись разворачивать базу, стремясь опередить безжалостно приближающуюся интоксикацию. Антон вместе с другими гражданскими активистами судорожно утрамбовывал площадку под основание спецпалатки и думал, что состязания наперегонки со смертью стали частью его жизни. Базу развернули после истечения стандартных семи с половиной часов, но за минуту до того, как интоксикация добралась до своей первой добычи. Потом Антон катался по полу, пожираемый жестокими мучениями и невыносимой болью, затем спал, пытаясь отойти от всего этого. Постоянная жажда требовала утоления, приходилось просыпаться, глотать горькую от химических очистителей воду, брести к биотуалету и снова проваливаться в беспамятство. Если к антираду и возникает адаптация, то явно не в его случае. Боль мучила его все дольше, тяжелый сон затягивался, вечное першение в горле быстро воспаляло гортань, делая болезненным разговор и даже глоток воды.

Он должен попасть в «Подземстрой», должен! Эта аксиома преследовала Антона словно мантра. Без серьезной медицинской помощи смертельная опасность угрожает не только Давиду. Впрочем, попасть в убежище хотят все, и все, даже военные, начинают понемногу понимать, что без Антона им это не удастся. Он замечает, как они, очнувшись от тяжелого забытья после интоксикации, первым делом ищут его взглядом. Убеждаются, что жив. И во время приема пищи ему первому дают порцию, хотя это и выглядит как бы случайно. Это правильно. Он есть входной билет, его надо беречь. Тем более что больше беречь нечего. В буквальном смысле. Все, что у них осталось, они везут с собой, женщины пока в безопасности, а вокруг нет ничего, что хоть как-то напоминало бы остатки цивилизации. Когда Антон впервые выбирался из метро на поверхность, он ожидал увидеть разрушенные дома, остовы зданий, перевернутый обгорелый автотранспорт, не исключено, что и обезображенные трупы… Все оказалось иначе. Страна была перепахана тысячами ядерных взрывов в несколько волн, трое суток термоядерные грибы всех видов вскипали всюду, многократно выжигая одни и те же многострадальные территории. На поверхности не осталось ничего, кроме бесконечной свалки раздробленных, обугленных и оплавленных скомканных обломков, усыпавших все слоями разной толщины. Где-то под этими толщами медленно умирали тысячи людей, погребенных в мелких убежищах, подземных этажах и просто в подвалах. И выход на поверхность лишь ускорит эту смерть. Второй раз Антон преодолевает расстояние между подмосковными территориями и «Подземстроем», и второй раз в иллюминаторах нет ничего, кроме засыпанных черным радиоактивным снегом свалок обломков. А ведь до войны здесь повсюду были густонаселенные территории, тут везде должны иметься не то что дома, а целые мини-города!

– Не успеваем, – негромкий рык Порфирьева в ближнем эфире заставил Антона открыть глаза.

Выходит, он спал сидя и даже не понял, как уснул. Хотя до этого провел сутки в спецпалатке. Во всем теле ощущалась усталость, будто сна не было вовсе и уже давно. В горле немедленно запершило, и Овечкин закашлялся сухим хрипом. Гортань вспыхнула болью, и он скривился, пытаясь подавить кашель.

– Антон! – окликнул его кто-то. – Возьми воды, попей!

Один из солдат протягивал ему бутыль. Овечкин кивнул в знак благодарности, опасаясь вызвать кашель ответом вслух, и распахнул гермошлем. Горькая вода обожгла раздраженную сухим кашлем гортань, но вскоре стало легче, и Антон осторожно выдохнул, торопливо захлопывая лицевой щиток. Даже внутри вездехода уровень радиации такой, что никто не рискует пить воду без добавки очищающих препаратов. Хотя это не талый снег, а бутыли со складов Росрезерва. Которых осталось еще меньше, чем энергии в аккумуляторах…

– Если прибавлю скорость, то рискуем врезаться, – в головных телефонах послышался тихий ответ молодого техника. – Итак идем быстрее, чем стоит. Я еле успеваю препятствия обруливать.

– Давай я поведу, – произнес Порфирьев, и вездеход начал останавливаться. – У меня курс прямо перед глазами выведен, мне проще. Как раз светает и снег не идет, должно получиться быстрее.

– Движку только не посади, нам еще обратно ехать и груз тащить, – Владимир невесело вздохнул: – Как мы обратно поедем? С большой загрузкой такую скорость не удержать. Можем не успеть вернуться за два цикла.