Читать книгу "Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш"

Меня поместили в отдельную палату, и первую ночь в больнице я провел, чувствуя себя глубоко несчастным и напряженным. Ко мне заглянула дружелюбная медсестра родом из Вест-Индии и спросила, не хочу ли я выпить снотворное.

— Нет, мне это не нужно, — наотрез отказался я, тут же заняв оборонительную позицию.

— Ладно. Меня зовут Шарли, и если вы передумаете, то я буду в конце коридора, — улыбнулась она.

Уснуть мне не удавалось. Я пал так низко, что передо мной больше не осталось будущего. Я достиг дна бездонного колодца, из которого невозможно было выбраться. Я стал душевнобольным. Я был абсолютно одинок.

Я плакал и плакал, чувствуя, как вместе со слезами что-то внутри моего сердца оттаивает, словно осколок заколдованного зеркала, который проник в сердце мальчика из сказки Ганса Христиана Андерсена «Снежная королева».

Я столько времени боролся с собой и все это время смотрел на окружающих как на зеркало, в котором пытался разглядеть собственное отражение (увы, от этой привычки я не избавился и по сей день). Мечтал ли я превратить свое сердце в лед, желая подавить безнадежную и неуместную любовь к женщине, которая меня поцеловала? Не знаю. Однако незадолго до рассвета я встал с кровати и пошел к Шарли: она сидела на другом конце длинного темного коридора и в неярком свете настольной лампы читала газету, лежавшую на столе. Я попросил снотворное (в те дни для этой цели использовали ныне запрещенный «Могадон») и, совершенно выбившись из сил, уснул. А наутро с некоторым удовольствием увидел в зеркале ванной комнаты, что мои внутренние страдания наконец-то стали реальными — во всяком случае, теперь их можно было разглядеть. Под глазами у меня было два огромных синяка — что ж, гораздо лучше, чем резать руку осколком разбитого стекла.

Всю следующую неделю я по часу в день изливал душу приятнейшему пожилому психиатру, избавляясь от эмоционального груза. Теперь я испытывал необъятную любовь ко всему и всем на свете. Казалось, будто я родился заново.

После выписки я на машине поехал в Чилтерн-Хилс. Стоял чудесный осенний вечер. Я ощущал напряжение во всем теле, как будто только что пробежал марафон. Помню, с каким трудом я перелез через деревянный забор, окружавший поле (ворота были заперты). Это был самый счастливый день в моей жизни.

Исследования показали, что влюбленность редко длится дольше шести месяцев. Со временем эйфория развеивается, и на смену ей приходят более приземленные чувства, необходимые для того, чтобы поддерживать успешные отношения. Ну, по крайней мере полгода — это дольше, чем радостное возбуждение, которое я испытал, начав принимать холодный душ.

Чувство просветленности и оптимизм, осознание себя частью чего-то большего, не покидавшие меня после выписки из больницы, в точности походили на описанные в книгах примеры «божественного откровения», которое переживает человек, обратившийся в ту или иную религию. Да только в тот момент я не верил в присутствие божественной силы — ни в моей жизни, ни в целом мире. Источником моих ярких чувств, очевидно, служил тот же механизм, что активируется в головном мозге, когда мы влюбляемся. За счет этого механизма близость любимого человека делает нас счастливыми и он кажется нам невероятно прекрасным.

У зебровой амадины и других птиц в начале брачного периода, когда они принимаются активно искать партнера и стараются привлечь его песнями, в головном мозге формируются новые нейроны. Интересно, не происходит ли нечто подобное и с нашим мозгом, когда мы влюбляемся? И еще интересно, способны ли животные испытывать экстаз. Было выдвинуто предположение, что большой мозг дельфинов и китов — созданий, славящихся своей игривостью, — действительно позволяет им ощущать бурный восторг. В это запросто можно поверить, когда смотришь на плывущих по морю дельфинов, то и дело норовящих выпрыгнуть из воды. Испытав исступленный восторг, я не обрел веру в Бога, но окончательно убедился в чрезвычайной загадочности собственного разума, а также в том, что все священное и мирское неразрывно связано между собой. Должно быть, в мозге есть участок, благодаря работе которого первобытный инстинкт размножения, присутствующий у всех живых существ, переплетается со сложными чувствами и с абстрактным мышлением, которым в процессе эволюции научился наш большой мозг. Осознание того, насколько загадочно мое собственное сознание (правда, уже без исступленного восторга), начало усиливаться в последние годы — по мере приближения моей жизни к ее неизбежному концу. Полагаю, это служит мне заменой религиозной веры и в каком-то смысле помогает подготовиться к смерти.

Во время одной из поездок в Судан я посетил крохотный зоопарк, расположенный на территории бескрайней сахарной плантации в пустыне, на берегу Белого Нила [10], в нескольких сотнях километров к югу от Хартума. Там был бетонный пруд с пятью нильскими крокодилами, которые сверлили меня глазами, наполовину погрузившись в воду (они нападают и на людей). Рядом стояла клетка с одиноким слоненком. Разлученный с матерью и лишенный необходимого слонам общения с сородичами, он явно сошел с ума: об этом свидетельствовали те же нелепые повторяющиеся движения, что характерны для детей с серьезными формами аутизма и для хронических шизофреников, которых я повидал достаточно, работая медбратом. Следом за клеткой с несчастным слоненком разместился небольшой вольер с молодыми шимпанзе — судя по всему, тоже спятившими. Суданский коллега — которому я очень симпатизировал — разразился смехом, поймав мой озабоченный взгляд.

— Эх вы, англичане! Все такие мягкосердечные! — сказал он.

* * *

Когда на непальском слоне затягивали подпругу, он печально взглянул на меня маленькими красными глазками, и в его взгляде я прочел — во всяком случае как мне показалось — бесконечное смирение.

Нас подвели к посадочной площадке высотой четыре метра. Трухлявые ступеньки лестницы, по которой мы поднимались, заросли мхом. Слона подвели к платформе; мы с Девом и два проводника забрались на деревянные носилки, расселись по углам спиной друг к другу и обхватили ногами по одному из четырех столбов каркаса. На носилках обнаружилась тонкая подушка, и в итоге ехать было гораздо удобнее, чем я ожидал.

Слон неспешной походкой двинулся к джунглям, и сперва мне, сидевшему на его спине в четырех метрах над землей, было не по себе от этих плавных покачивающихся движений. Мелькнула мысль, что путешествие быстро наскучит мне: как только я привыкну к качке, заняться будет нечем. Однако вскоре я начал получать удовольствие от поездки, хотя по-прежнему гадал, что же думает по поводу всего происходящего сам слон.

Погонщик держал в руках серп и палку. Время от времени он расчищал серпом путь, помогая слону, который ловкими движениями туловища тоже ломал встречные ветки. Я читал, что, кроме того, серпом слону режут уши, если он вдруг выходит из-под контроля. А еще я читал, что при подготовке молодых слонов дрессировщики иногда проявляют чудовищную жестокость, хотя многие авторы также упоминают, что между погонщиками и слонами порой развиваются очень близкие отношения и что доход, получаемый от катания туристов на слонах, помогает охране местной природы.