Читать книгу "Земля несбывшихся надежд - Рани Маника"

После этого его жена, угрюмая женщина, давала нам очень сладкий чай и превосходный мраморный пирог. На кухне она слушала фривольные тамильские любовные песни, нов гостиной профессора Рао могла звучать только строгая классическая музыка Сиагараджа. Пока мы уминали тонко нарезанный пирог, профессор открывал серебряную коробку с маленькими отделениями для листьев бетеля, гашеной извести, ореха ареки, кокосового ореха, кардамона, гвоздики, анисовых семян и шафрана. Невероятным способом и очень изящно он зажимал точные количества каждого компонента своими длинными, как у пианиста, пальцами, вкладывал в ярко-зеленый лист, свернутый в форму конуса, и закалывал его единственной гвоздикой.

С листом бетеля во рту он брал нас с собой в путешествия, показывая нам то пузырящуюся магму за сотни миль под нашими ногами, то подземные пещеры, где уже миллионы лет лежат алмазы. Его мягкий голос плавно переносил нас в огромные залы, украшенные зеленым мрамором из Спарты, желтым мрамором из Намибии и фресками Мелигера и Аптимена и в которых на высоких стенах висели масляные лампы и венки душистых листьев и фиалок. Там профессор Рао укажет на хозяина — римлянина, который специально собрал такие экзотические яства просто потому, что они редки и дороги, а этот римлянин — богатый гурман. Рабы расставляют на длинных банкетных столах серебряные блюда с певчими птицами, попугаями, голубями, фламинго, морскими ежами, морскими свинками, языками жаворонков, матками бесплодных свиней, копытами верблюдов, гребешками петушков, тушеным козленком, жареными устрицами и дроздами в яичном желтке.

— Смотрите, — говорит профессор Рао, — они едят руками. Точно так же, как и мы.

Изумленные, мы смотрим, как музыканты, поэты, пожиратели огня и танцующие девушки проходят и проходят, пока, Наконец, не заканчивается второй круг, и гордый хозяин поднимает инкрустированный аметистом кубок, крича: «Пусть начнется пир!» После этих слов рабы опускают в серебряный кубок каждого гостя кусочек аметиста, название которого с греческого переводится как «неотравленный».

Именно благодаря рассказам профессора Рао мы увидели, как придворные евнухи древних китайских династий уделяют равное внимание как постоянному поиску молодых девочек в качестве наложниц, так и приготовлению пищи для императора в нефритовой посуде, чтобы поддерживать в прекрасном состоянии силу хозяина.

После пирога и чудесных рассказов мы следовали за профессором к его стеклянному ящику. Он отодвигал дверцы, и другой мир открывался перед нашими глазами.

— Так, давайте посмотрим. Я уже показывал вам моего каменного краба? — спрашивает он, кладя в детские руки достаточно тяжелого окаменелого краба, который, однако, сохранился очень хорошо. Одно за другим появлялись все сокровища из его стеклянного ящика, чтобы предстать перед нами. С любопытством наши пальцы ощупывали окаменевшее дерево, кусочки черного янтаря и четки, сделанные из слез Шивы, коричневато-красные бусы. Мы восхищались светло-желтым панцирем черепахи и бивнем ископаемого мамонта или необработанным клыком гиппопотама и моржа, аккуратно рассматривали круглые черные камни, которые были расколоты, как орехи, чтобы можно было добыть из их черного содержимого окаменелости аммонита — вымершего головоногого моллюска, свернувшегося и закрытого, как какой-то клад. Профессор нашел их на склонах Гималаев.

— Там не было цепи гор, пока Индия не оторвалась от огромного континента Гондвана и столкнулась с Тибетом, все выше и выше поднимая дно океана, — сказал он, отвечая на мой вопрос, как оказались морские аммониты так высоко в горах.

Для меня, однако, самым выдающимся в коллекции кристаллов профессора Рао всегда был хрустальный череп индейцев чероки. Профессор Рао сказал нам, что индейцы чероки верили, что их черепа поют и говорят, и регулярно мыли их кровью оленей перед использованием как средства для исцеления или в качестве прорицателя. Это была весьма красивая вещь с цветными призмами глубоко внутри. В отдельных случаях, когда свет в черепе тускнел, профессор зарывал его в землю или оставлял на открытом месте во время грозы или полнолуния.

Во время каждого нашего посещения Рао вкладывал один из кристаллов нам в правую руку и велел сверху легко положить на него левую руку.

— Закройте глаза и позвольте сердцу прошептать кристаллу: «Я люблю тебя», — советует он.

Я держал кристалл, как мне сказали, закрыв глаза, а мой неугомонный разум все время тянулся к последнему куску пирога, который все еще оставался недоеденным, и я с нетерпением ждал того момента, когда он скажет: «Теперь можете открыть глаза».

— Что вы видели? — взволнованно спрашивает он нас.

Я не видел ничего, кроме зеленых пятен на оранжевом фоне под закрытыми веками, а Мохини рассказывала о вспышках света, радостно просвечивающих ее вены, словно в тех была дождевая вода, и скользких морских водорослях, растущих словно на ее теле. Иногда ей казалось, что камень в ее руке пульсировал, дышал и двигался.

— Это память, заключенная в кристалле, — говорит профессор Рао торжествующим голосом.

Однажды он преподнес нам сюрприз. На конце одного из кристаллов кварца, который Мохини держала в своих руках неделю назад, выросла радуга. Мы удивленно рассматривали полностью сформировавшуюся радугу. Возможно ли, чтобы это сделала Мохини?

— Да, конечно, — сиял профессор Рао. — Камень иногда похож на беспокойного ребенка. Мохини успокоила его, и он ответил ей.

Впоследствии он просил сестру касаться и играть с кристаллом каждый раз, когда она приходила. Это был единственный кристалл, который расцветал радугой.

Во время нашего последнего визита в дом профессора, всего за несколько недель до того, как японцы захватили Малайзию, он открыл один спичечный коробок, внутри которого на ложе из ваты находилось что-то, похожее на огромную каплю очень чистого зеленого масла. Профессор Рао вынул твердую каплю, подержал ее в руке напротив света и поклялся, что это самый совершенный изумруд, который он когда-либо видел. Он бесценен. Даже без обработки размер и красота камня были настолько очевидны, что рабочий, который его добыл, проглотил этот изумруд, чтобы вынести контрабандой.

— Это моя жизнь! — гордо сказал профессор Рао, когда клал камень обратно, и его голос при этом был необыкновенно нежен. — Он всегда напоминает мне твои глаза, Мохини, мое дорогое дитя, и он будет твоим, когда ты выйдешь замуж за моего сына.

Он был прав. Камень действительно напоминал глаза моей сестры. С того времени, как я был ребенком, я помню ее глаза: искрящиеся драгоценные камни, смеющиеся драгоценные камни. Как она когда-то смеялась! Еще я помню, как она танцевала.

Особенно я любил сидеть и смотреть, как Мохини танцует в лунном свете. Я сидел на маминой скамеечке для дойки, когда коровы спали в сарае, и смотрел на нее, совсем другую под серебряным взглядом луны, такую прекрасную. Ее великолепные глаза, такие странные и длинные, были щедро подчеркнуты толстыми черными линиями маминой краски для век.

«Таи таи, Така Така таи, теи, Така, Така». Ее чистый голос когда-то звучал, как щебетание маленьких детей. Мохини выгибалась, двигаясь быстро, ее руки мелькали в темноте, как блестящие бока речной форели, выпрыгивающей из черного потока, пятки ударялись о землю, поддерживая ритм под хлопки, а ножные браслеты пели в серебряной ночи.