Читать книгу "Изображение военных действий 1812 года - Михаил Барклай-де-Толли"

В письме к императору, за день до Бородинского сражения, он говорил: «Государь! С тем большей откровенностью пишу сии строки, что мы теперь накануне кровопролитного и решительного сражения, в котором, может быть, удастся мне найти совершение моих желаний». После сражения Барклай де Толли не таил своей скорби: зачем неприятельский свинец не сразил его!

Он писал императору: „Что касается лично до меня, то с твердостью покоряюсь моему жребию. 26 августа не исполнилось мое пламеннейшее желание: Провидение пощадило жизнь, для меня тягостную”». Приводим еще прекрасный рассказ о Барклае де Толли, из «Очерков Бородинского сражения», написанных участником этой битвы, Ф. Н. Глинкою: «Михаил Богданович Барклай де Толли, главнокомандующий 1-й Западной армией и военный министр в то время, человек исторический, действовал в день Бородинской битвы с необыкновенным самоотвержением.

Ему надлежало одержать две победы, и, кажется, он одержал их! Последняя, над самим собою, – важнейшая! Нельзя было смотреть без особенного чувства уважения, как этот человек, силой воли и нравственных правил, ставил себя выше природы человеческой! С ледяным хладнокровием, которого не мог растопить и зной битвы Бородинской, втеснялся он в самые опасные места. Белый конь полководца отличался издалека под черными клубами дыма.

На его челе, обнаженном от волос, на его лице, честном, спокойном, отличавшемся неподвижностью черт, и в глазах, полных рассудительности, выражались присутствие духа, стойкость непоколебимая и дума важная. Напрасно искали в нем игры страстей, искажающих лицо, высказывающих тревогу души: он все затаил в себе, кроме любви к общему делу. Везде являлся он подчиненным покорным, военачальником опытным.

Множество офицеров переранено, перебито около него: он сохранен какою-то высшей десницей. Я сам слышал, как офицеры и даже солдаты говорили, указывая на почтенного своего вождя: „Он ищет смерти”. И он искал смерти, но смерть бежала от него».

Бородинская битва, повторим, примирила с Барклаем армию, свидетельницу его самоотвержения, но не примирила с ним народа, осыпавшего его одними упреками. Удачно выразился Пушкин, в стихотворении своем «Полководец»:

Непроницаемый для взгляда черни дикой,В молчаньи шел один ты с мыслию великой,И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя,Своими криками преследуя тебя,Народ, таинственно спасаемый тобою,Ругался над твоей священной сединою.И тот, чей острый ум тебя и постигал,В угоду им тебя лукаво порицал…И долго, укреплен могущим убежденьем,Ты был неколебим пред общим заблужденьем;И на полупути был должен наконецБезмолвно уступить и лавровый венец,И власть, и замысел, обдуманный глубоко,—И в полковых рядах сокрыться одиноко.Там, устарелый вождь! как ратник молодой,Свинца веселый свист заслышавший впервой,Бросался ты в огонь, ища желанной смерти,—Вотще! Преемник твой стяжал успех, сокрытыйВ главе твоей. – А ты, непризнанный, забытыйВиновник торжества, почил – и в смертный часС презреньем, может быть, воспоминал о нас!

Наградой Барклая де Толли за Бородинскую битву был орден Св. Георгия 2-го класса.

Войска наши отступали с Бородинских полей во всю ночь 27 августа, и к рассвету на месте сражения оставался только арьергард, порученный сперва Платову, а потом Милорадовичу. Наполеон двинул свои войска только в полдень, когда убедился, что русские не готовятся к ожидаемому им нападению.

На втором переходе от Бородина к Можайску Барклай де Толли занемог припадками лихорадки и на другой день должен был слечь в постель, вследствие, – как говорил он сам, – всего похода, усилий, оказанных в продолжение Бородинской битвы, и душевных огорчений.

Пока продолжалась болезнь Барклая, армии наши, теснимые неприятелем, пришли 31 августа к деревне Мамоновой и расположились в укрепленном лагере, можно сказать, в виду Москвы. Беннигсен поехал далее, выбирать позицию для нового сражения, и нашел ее подле дороги из Можайска в Москву, у деревни Филей, в двух верстах от Дорогомиловской заставы.

Получив облегчение, Барклай отправился, по поручению Кутузова, осматривать позицию, и нашел ее столь неудобною, что, встретив на обратном своем пути в Мамоново Беннигсена, спросил его: «Разве непременно решено похоронить здесь всю армию?» Генерал Ермолов и полковники Толь, Мишо и Кроссар, посланные Кутузовым в Фили, разделяли мнение Барклая.

В следующий день, 1 сентября, армия выступила из Мамонова к Москве, а Кутузов, опередив ее, поехал сам на избранную Беннигсеном позицию и под вечер собрал в Филях Военный совет, на котором предложил вопрос: «До́лжно ли ожидать неприятельского нападения в позиции у Филей, или уступить Москву без боя? Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, – сказал он, – до тех пор останется надежда счастливо довершить войну, но, по уничтожении армии, и Москва и Россия потеряны».

Не пропустим без внимания этих слов: они вполне оправдывают отступательный образ действий Барклая де Толли. На совет приглашены были: Беннигсен, Барклай, Дохтуров, Уваров, граф Остерман-Толстой, Раевский, Коновницын, Ермолов, Кайсаров и Толь. Прежде всех подал голос Барклай де Толли, объявивший, что для спасения Отечества главным предметом было сохранение армии.

«В занятой нами позиции, – говорил он, – нас наверное разобьют, и все, что не достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно при отступлении через Москву. Горестно оставить столицу, но если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвой приготовит гибель Наполеону». Беннигсен возразил опасностью проходить через Москву с армией, по пятам преследуемой Наполеоном; стыдом уступления столицы без выстрела; впечатлением, какое обстоятельство это долженствовало произвести на Европу, и, наконец, необходимостью атаковать центр Наполеона, чему, по его мнению, способствовало отделение разных неприятельских корпусов для обхода нашей армии.

«Надлежало, – отвечал Барклай де Толли, – ранее помышлять о наступательном движении и, сообразно тому, расположить армию. На то было еще время при первом моем объяснении с генералом Беннигсеном о невыгодах позиции; теперь уже поздно. В ночной темноте трудно различать войска, скрытые в глубоких рвах, а между тем неприятель может ударить на нас. Армия потеряла большое число генералов и штаб-офицеров; многими полками командуют капитаны, а бригадами неопытные штаб-офицеры.

По свойственной ей храбрости, армия может сражаться в позиции и отразить нападение, но не в состоянии исполнить движения в виду неприятеля. Я предлагаю отступить к Владимиру или Нижнему Новгороду». С Барклаем де Толли согласились Остерман и Толь. В том же духе говорил и Раевский, прибывший гораздо позже, когда уже все подали свои мнения.

Сказав, что с потерей Москвы не потеряна Россия; что всего важнее сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к ней на подкрепление, и что уступлением столицы приготовлена будет гибель неприятелю, – во всем согласно с Барклаем, – Кутузов объявил о намерении своем идти из Москвы по Рязанской дороге и тут же дал приказание отступать. Здесь более нежели где-либо обнаружилась важность и необходимость назначения Кутузова главнокомандующим всеми армиями.