Читать книгу "Дмитрий Донской - Наталья Павлищева"

Когда злобная молва дошла и до сыновей, то взрослые уже княжичи не выдержали, пришли к матери спросить ответа. Тогда княгиня рванула на себе просторный сарафан, и сыновья увидели под широкой одеждой… вериги, которые Евдокия надела после смерти мужа! Увидели ее истощенное многими строгими постами и ограничениями тело. Не имея возможности принять постриг из-за завещания князя и малолетства детей, вдова вела иноческий образ жизни, не показывая притом ничего окружающим. Смирение в сердце, а не в фарисейской скорби.

Незадолго до своей смерти Евдокия все же приняла постриг под именем Ефросиньи, причислена к лику святых и стала покровительницей Москвы, того города, что так старательно поднимал, обустраивал и защищал ее муж — Дмитрий Иванович, прозванный потомками Донским.

А тогда худенькая синеглазая молодая женщина с любопытством внимала рассказам своего рослого крепкого мужа, который, едва появившись в тереме, начинал громким голосом, недоговаривая фразы и даже слова, объяснять, где и какая башня насколько выросла, как бояре, соревнуясь меж собой, торопятся выстроить свои участки стены как можно скорее…

Евдокия с легкой улыбкой кивала головкой, и если бы не были столь внимательными синие глаза, можно бы подумать, что и не слышит красавица своего беспокойного супруга. Но молодая княгиня и расспрашивала с толком. Она живо интересовалась тем, как будут выглядеть высокие крепкие стены, каковы будут те самые башни? Вдохновленный вниманием любимой жены, Дмитрий принимался чертить прямо на столе угольком линии:

— Погляди, вот Москва-река, вот Занеглиминье, вот тут встанет стена со стороны реки, чтоб к пристани выход был…

— А не опасно ворота иметь?

— Ах ты моя ласточка! — радовался Дмитрий. — Не опасно, тут будут целых три стрельницы, одну ставит Федор Андреевич из Акинфовичей, другую…

— Это который Федор Андреевич, тот, что шепелявит?

— Ага! Свибла! А другую ставит Федор Беклемишев. А еще… помнишь ли Тимофея Васильича Вельяминова, брата Василия Васильевича, он в Нижний приезжал тебя смотреть? Он еще одну поднимает! Намедни слышу, как возчики меж собой переругиваются, мол, куда везешь? Второй отвечает: к Тимофеевской башне. Вот и имя башне готово! — Князь залился счастливым смехом, запрокинув голову назад.

Засмеялась и Евдокия:

— А у Федора Собаки как прозовут, Собакиной?

И снова заходился довольным смехом князь, счастливый не только тем, как спешно и необычно строится новый Кромник, но и тем, какая у него красивая и умная жена! Какое же счастье ему Господь дал! Его еще и заслужить надо.

То, как строили новый Кремник, поражало видавших виды: все башни возводились одновременно, и куски стен между ними тоже. Нашлись те, кто качал головами: а если бояре в пылу соревнования каждый свой кусок разной высоты возведут? Или вообще разные части стены мимо друг дружки промахнутся? И такое могло быть, но за всем строго следили призванные из Пскова и Новгорода опытные строители. Они и за тем, чтобы по берегу сваи крепко были вбиты, смотрели, и за высотой стен, и за хорошей кладкой.

Рос Кремль, поднимались его башни и стены, становилось понятно, что не ошибся в своих надеждах и чаяньях молодой князь, будет его Кремль таким, что поразит всех его увидевших. Но не ради изумления гостей ставил крепкие стены князь Дмитрий, он точно чувствовал, что совсем скоро им придется выдержать вражеский натиск. Такое предвидение дается не всякому, только избранным. Дмитрий Иванович был из них.

Тверь

Весеннее солнце развезло все дороги, под ногами чавкало, холодная снеговая вода норовила налиться в дырявые сапоги. Но Семка все равно счастливо щурился на яркое солнце. Они с Никиткой уже который год жили в Москве, придя сюда с игуменом Сергием. Приятель сначала подвизался в монастырской трапезной, в теплом и сытном месте. Недаром говорят, что хозяйка сыта с кончиков пальцев, так и Никита хоть по чуть, но пробовал все, что резал или разливал, потому ныне выглядел вполне довольным жизнью.

Семен же притерся к митрополичьему писцу, быстро обучился грамоте, а потом и вовсе перешел к переписчику книг Савелию. Ему доверяли чинить перья, смешивать чернила, скоблить ножичком испорченные места на пергаменте, а иногда и писать целые слова!

Была у Семки и еще одна мечта. В большой книге он увидел на листе то, что поразило его до глубины души. Мало того, что первая буквица была красного цвета и заметно больше остальных, так что он долго разглядывал старательно выписанные завитки, но на отдельном листе он обнаружил рисунок! Изображено было какое-то поклонение, одни люди подносили подарки другим. Для Семена было неважно кто и кому, главное, что можно вот так линиями рассказать, что происходит.

Тогда ему попало за пустое разглядывание вместо дела, но мечта уже зародилась в Семкиной душе, он знал чего хочет — также изображать едущих на конях или идущих людей, рисовать стены городов. Потом он долго стоял перед большой иконой в храме и решил, что лучше рисовать лики святых.

— Посторонись! Раззява! — окрик возницы заставил Семку спрыгнуть в сторону и, конечно, попасть в большую лужу, смешанную из талого снега и воды.

Внутри сапог сразу оказалась вода, а его самого окатило грязью и брызгами из-под копыт. Пока отряхивался, едва не попал под ноги еще одного ездока. На сей раз в сторону княжеского двора пронеслись четверо всадников. Жавшийся рядом с Семкой к тыну дед кивнул в сторону проехавших:

— Никак Василь Михалыч поехал?

— А кто это? — поинтересовался Семен.

— Князь Тверской. Вот уж кому в жизни досталось, врагу не пожелаешь, — покачал головой всезнающий москвич.

Семке очень хотелось расспросить, а чего же, но он вспомнил, что Савелий строго наказал по сторонам не глядеть, а быстро сходить за новыми перьями. И так уж попадет, пока смотрел на строящуюся башню, что боярин Беклемишев возводит, да пока после глазел на последних возниц на реке (и как не боятся тащиться по залитому водой льду?), времени, должно быть, прошло много. Отрок махнул разговорчивому деду рукой и помчался дальше, уже не разбирая дороги, чего за лужами следить, если ноги все равно мокрые?

Дед, расстроенный таким поворотом дела, попытался было рассказать о Василии Михайловиче тосковавшему псу, но и тот не пожелал слушать, широко зевнул и отправился обратно на двор ловить блох в своей шерсти. Дед вздохнул, развел руками, сетуя на невнимательность окружающих, и поплелся в дом.

Савелий отправлял Семку за перьями, потому что это было выгодно. Ловкий мальчишка норовил либо ободрать живьем какого гуся, либо просто выклянчить перья у купившей птицу хозяйки. Его уже знали и охотно отдавали перо, чтобы только взамен рассказал какую из переписанных баек. Но сегодня болтать было некогда, схватив в горсть десятка полтора приготовленных сердобольной знакомой крупных перьев, он помчался обратно в монастырь.

Чудов монастырь митрополит поставил на месте бывшего конюшенного двора, принадлежавшего ханше Тайдулле. В благодарность за избавление от слепоты и других болезней ханша подарила Алексию конюшенный двор со всем содержимым. Только к чему митрополиту лошади? Он попросил разрешения поставить на том месте монастырь и обещал ежедневно молиться за здравие славной ханши.