Читать книгу "Потерял слепой дуду - Александр Григоренко"

Но вот на самом дне, пыльном дне ящика нахожу я самодельную книжечку из осьмушки тетрадного листа, добротно сшитою толстой ниткой. И по этой добротности понимаю, что книжечкой он дорожил, может быть, носил с собой. И может быть, нарочно сделал ее такой крохотной – чтобы прятать.

Открываю – его почерк… Или очень похожий на его. Все что написано в книжечке привожу дословно, поскольку ради этого и было предпринято все изложенное выше.

«Духовная Песнь.Жизнь унылая насталаЛутше братцы померетьВокругъ насъ что происходитъТежело нато смотретьЦеркви Божiи закрытыИ лишены красотыВнихъ все окны перебитыИ зглавъ брошены крестыХрамы Божии закрытыЛикъ священый заключенъДедский умъ грубо воспитанъБогохульству наученъ.Нетъ крещенья погребеньяЧего ждать намъ впередиНеть домашняго моленьяКрестъ не носятъ на грудиИ посты не соблюдаютъБожьихъ праздниковъ не чтутъВ домахъ шапокъ не снимаютъЧасто вних едятъ и пьютъ

Всюду страшныя несчастьяРазвилось по всей землеВсе забыли благочестьеПредалися сатанеНе боясь суда ХристоваЧто за гробомъ будетъ намБезвенца живутъ святагоКак скоты меняютъ женЧасто матери бываютъХуже всехъ зверейРавнодушно убиваютъВо чреве собственныхъ детейНе боятся кары с небаМилость ближнихъ не блюдутъУ ково есть многа хлебаНищим крошки не дадутъЛюди стали наглы смелыНе чтутъ Бога и Христа

Как же часъ насталъ гоненьяКакъ в апостольския дниИсполняйтесь все терпеньяСнами Богъ мы ни одниБудемъ… молитьсяМы Предвечнаму ТворцуМожетъ время наступаетъМиръ к последнему концуАминь

Сам ли Степан Михайлович это сочинил или списал у кого-то из односельчан, я не знаю, да и узнать уже нельзя. Но почти через столетие я, его прямой потомок, каждый день вижу толпы – озверелые и жалкие, – которым «крошки не дадутъ», вижу самовлюбленные, наглые и смелые лица тех «у ково есть многа хлеба», вижу вавилонские башни, рухнувшие в центре города, о котором Степан Михайлович знал благодаря «Календарю колхозника», и думаю, а может, и, правда, шествует «миръ к последнему концу»? Почему-то кажется – предок был уверен, что «апостольския дни» скоро не кончатся, и стихи эти – на многолетнее постоянное чтение. Иначе не сшивал бы так бережно и добротно толстой ниткой ту книжечку из осьмушки тетрадного листа.

P.S. 15 лет спустя

12 сентября 2001 года я помогал родственникам копать картошку. Приехали домой, посмотрели телевизор, и все узнали – отсюда и косвенное упоминание Нью-Йорка. Моя личная память о терактах в США – картофельное поле в поселке Элита: без них я теперь напрочь забыл бы его, а так – помню. Помню огромное плоское пространство, без единого дерева или какого-то другого объемистого предмета, за которым можно спрятаться в случае нужды. Помню еще и потому, что в эти дни всерьез говорили о конце света: на одной половине мира плачут, на другой – скачут от счастья, что те плачут, – и все это демонстриуется одновременно.

Вообще событие живо, когда для обозначения его достаточно только даты или места. Потом приходится напоминать, что произошло, с кем и где. Еще позже восстановление некогда живого знания становится открытием – собственно, этим и занимаются историки, археологи, архивисты.

Та кажущаяся навязчивость, с которой в разных книгах Библии пересказываются сюжеты Бытия и Исхода, говорит о том, что есть события, которые забывать нельзя ради сохранения народа и каждого отдельного его человека. Ради того, чтобы остановить умирание памяти о важнейших событиях и людях: каждое поколение сочиняет о них свои, новые песни, делает ковчеги для реликвий, новые вещи, еду… Две с половиной тысячи лет дети Израиля едят в середине месяца адара треугольные пряники, символизирующие то ли уши казненного перса, то ли сладостное лоно Эстер – и не нуждаются ни в какой археологии, чтобы убедиться в реальности этого мужчины и этой женщины.

Вещи, упомянутые в этом очерке, – почти все, что составляет мое наследство, мою материальную причастность к роду. К ним, для полноты картины, следует добавить старинную славянскую Библию с закладками из квитанций с молокозавода и цветов, росших, видимо, в сороковых – пятидесятых годах, а также лик Богородицы – удивительного, почти реалистического письма. Прабабушка говорила, что эту икону выносили на свадьбу ее бабки – значит, написана она около двухсот лет назад. Позже я увидел в церкви села Румянцева – там меня крестили в четыре года – иконостас, написанный в том же стиле и несомненно тем же художником. Настоятель запретил его фотографировать, не сказав почему. Потом мне объяснили: храм пытались ограбить несколько раз, однажды воры разобрали крышу, но их спугнули. Я понял, что охотятся за этими удивительными иконами, поэтому их и не дали фотографировать, опасная была эта слава…

Никого из упомянутых предков нет в живых, умерли дядя и тетя, которым я помогал разбирать погребушку, и вообще очень многое с тех пор изменилось. Но главное в том, что я теперь не могу войти в дом, в котором провел детство. Там живут другие люди. Почему так вышло – рассказывать нет надобности, глупая коммунальная история.

Возможно, теперешние хозяева – хорошие люди, пустят посмотреть, если попрошу, даже в сад пустят, в баню… Но просить я не хочу – и не от гордости, а от неприятного предчувствия, что такая просьба прозвучит как приговор, сделает окончательно чужим. Что, в общем-то, и так ясно. Время пропололо эти места, и ты оказался среди травы негодной – так вроде бы все выходит… Лучше постоять, посмотреть издали – ведь и дом, и тропинки, и палисадник – все осталось, как при тебе, только без тебя.

Жалею ли о том, что судьба так повернулась? Да, мне жаль… Но нужен возраст и внутренний труд, чтобы начать если не понимать, то хотя бы догадываться, что не-имение – тоже дар. Потерянное – притягивает, и потому живет. К треугольным пряникам не прилагается Персидское царство, Эсфирь захватила его лишь на недолгое время. И во многих сказках сюжет направляет третий сын, самый обделенный наследник.

К тому же, не стоит считать себя негодной травой – у меня есть славянская Библия, икона, шестидесятилетние цветы – некоторые прекрасно сохранились, – квитанции с молокозавода, Личная книжка, Трудовой список, Духовная песнь, написанная корявыми, пляшущими буквами… Ведь вся эта компания вещей, отделившись от своих хозяйственно полезных собратьев, сбежала именно ко мне – ради чего? Наверное, потому, что там, в родном доме, была бы им смерть, и след оставившего их человека сгладился бы совсем. А он, мой предок, видимо, не хочет этого и чего-то ждет от меня… Чего?

После Астафьева

2003 год

Народу от писателя остаются книги – и больше ничего.