Читать книгу "Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое! - Екатерина Мишаненкова"

Дмитрий Быков, описывая Ахмадулину, говорил: «Тут и пассивность в добывании благ, и полное неумение чего-либо целенаправленно добиваться – ведь она знает, что сами принесут всё, что надо, и сложат к ее ногам. Правда, особенного шарма и достоинства придает ей то, что если не придут и не сложат – она проживет». Так же жила и Ахматова – не суетилась, не просила, не искала чего-либо, а плыла по течению, позволяя тем, кто этого желал, заботиться о ней и поклоняться ей. И так же философски воспринимала земные блага – если были, пользовалась ими, не стесняясь, а если не были – обходилась без них.

Хрупкая красота ее лица, по типу близкого к лицу Раисы Горбачевой (восточная кровь), контрастировала с вызывающей изысканностью костюма. Пиджак с накладными плечиками на тонкой фигурке, обтянутой белым трико с крупными вертикальными полосами вдоль ног, обутых в белые фигурные сапожки, – эдакий арлекин с трагическими бровками «домиком». С учетом крымской жары к ее костюму было приковано всеобщее внимание. Женщины шушукались: «Кто такая? Кто такая?»

Прощаясь у корпуса Дома творчества, Белла подарила розу Татьяне…

Вот она стоит в вазе, подрагивая полупрозрачными лепестками на одинокой ветке с одиноким шипом. Тут, следуя традиции, мне осталось уподобить Беллу Ахатовну Ахмадулину алой розе русской поэзии, – но нет. Роза серьезна в самосознании своей хрупкой и колючей красоты. Ахмадулина вся в игре чувствований; ее мысли не мыслятся, но переживаются, как истинное событие.

Геннадий Шалюгин, писатель.

«Мы не поссорились. Наша любовь не умерла – она перестала быть. Мы разошлись, и я переселился в комнатушку над Елисеевским магазином – настолько крошечную, что входящим женщинам нельзя было избежать тахты, и через пару месяцев я чуть не рехнулся от карусели, которую сам себе устроил. Теперь уже я сделал отчаянную попытку спасти нашу любовь – поехал к ней ночью без предупреждения, нажал на дверной звонок серебряной пробкой шампанского. В другой руке я держал за зеленый хвостик морковку хрущевской оттепели – кубинский ананас.

– Кто там? – раздался за дверью самый красивый в мире голос.

– Это я, – еле вытолкнули мои губы. – Я тебе ананас привез.

Ответом было молчание. Наконец раздалось неуверенно фальшивое:

– Ты пьян. Я тебе не открою…

Все было кончено. Я опоздал».

Вот так и закончился у Беллы Ахмадулиной возраст любви, а вместе с ним и юность. Она сгорела и возродилась заново, но что-то в ней умерло навсегда. Возможно, детская восторженность, а может быть, та хрустальная чистота, звонкая и ясная, которая так отличала ее в ранние годы. За Евтушенко выходила светлая и наивная девушка, живущая в своем сказочном мире. Расставалась с ним – женщина, усталая и с вековой печалью все познавшей Евы в глазах.

По улице моей который годзвучат шаги – мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и – мудрая – я позабуду тех,кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты.

И вот тогда – из слез, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.

Шестидесятые

Я не обидчива. Это действительно так. Люди, которых я считала и считаю своими друзьями, никогда меня не обижали, а, наоборот всегда помогали, и любовь всегда мне помогала, как бы ни развивались события. Мы всегда связаны, я всегда ощущаю связь вне зависимости от расстояния.

Брак Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко остался позади, но разрыв не означал, что они расстались врагами. Нет, они остались друзьями, и Евтушенко даже с удовольствием рассказывал, что когда он в четвертый раз женился, «Белла пришла в гости за несколько часов до торжества и в скромном фартучке помогала готовить стол». Она к тому времени тоже была четвертый раз замужем. Кстати, они оба остановились на этой цифре – у обоих четвертый брак стал самым продолжительным и последним.

Все их мужья и жены были знакомы между собой, дружили, сотрудничали. Хотя удивляться тут нечему, говоря словами вождя пролетариата «узок был их круг» – в советской богеме все друг друга знали, и большинство браков заключалось там же, внутри этого круга. Такое тесное общение накладывало определенные ограничения – надо было уметь расставаться, ведь общаться потом все равно придется, не покидать же из-за неудавшегося брака привычный круг. Ахмадулина расставаться умела. Как уже было сказано, она никогда не говорила и не писала ничего плохого о бывших мужьях и любовниках, а уж тем более об их женах и подругах.

Когда они расстались с Евтушенко, ей было всего двадцать три года, и впереди ее ждало еще много бурных страстей и мимолетных романов. Даже слишком мимолетных – Дмитрий Быков метко сказал, что «она дарила себя с легкостью, не заботясь о последствиях, почти равнодушно». Молва приписывала ей связи едва ли не со всеми «шестидесятниками», она же в свою очередь говорила обо всех только как о друзьях, и практически невозможно определить, что с кем из них ее связывало – с кем дружба, с кем любовь, с кем секс, а с кем все это вместе или в различных сочетаниях. Да и нужно ли это? Сама Ахмадулина считала, что нет, для нее самым важным чувством была дружба, и на это чувство не влияли такие мелочи, как мимолетный роман или даже неудавшийся брак.

Дружество в особом смысле слова указано, завещано нам Пушкиным. И отчасти это подражание его умению так чудно любить тех, кого он любил. Хорошо любить так, как Пушкин любил Дельвига, и быть так любимым, как Дельвиг Пушкиным. Я по мере жизни не утратила ощущение моей кровной соотнесенности с теми, кого я могу называть своими друзьями, своими товарищами. Но это совершенно не значит, что мы каждую минуту видимся, в обнимку сидим на завалинке или, там, на диване. Моя дружеская любовь к Булату Шалвовичу Окуджаве так же свежа, как много-много лет назад, мы соседствовали в дачной местности, но я не могла прийти, не предупредив, не спросив его… Моя верность в дружбе была испытана в некоторых суровых обстоятельствах. И здесь я могу с любовью упомянуть Владимира Войновича в те времена, которые приходились ему весьма тяжелыми, весьма опасными. Я почти с ним не расставалась. Я боялась за него, и во мне вдруг возникла какая-то молодая бодрость: то есть вот если бы я знала, что ему что-то угрожает, мне было бы лучше, чтобы я разделила с ним эту опасность.