Читать книгу "Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг. - Гаральд Граф"

Так распылилось морское офицерство по белу свету. Кто бедствует, найдя приют на чужбине, кто несёт свой крест в Советской России, униженный и доведённый до полного отупения, а кто спит уже вечным сном после мук в советских застенках или тяжёлой страды Гражданской войны.

Настанет ли время, когда офицеры опять соберутся на родные корабли и подведут итоги всему пережитому? Но будут ли они теми же, не наложили ли на них тяжёлая жизнь и материальные лишения своего неумолимого отпечатка?

Может быть, среди них и окажется такая горсточка, которая любит по–старому флот и найдёт в себе силы приняться за его воссоздание, когда Родина призовёт к этой тяжёлой и ответственной работе.

Перейдём теперь к матросам и постараемся выяснить те причины, которые могли из них создать тот отрицательный тип «матроса», который с первых же дней революции вызвал к себе отвращение и презрение всей России.

Русский флот всегда страдал недостатком природных моряков, выросших на берегу моря, любивших его и не понимавших иначе жизнь, как на палубе корабля. Русский матрос никогда не был определённым типом «моряка–матроса», как, например, матрос английского флота. Тот действительно обладает всеми присущими этому призванию характерными чертами и всею душой предан морю и кораблю. Наш же матрос — это только крестьянин или рабочий, который попал на флот для отбывания воинской повинности.

На флот ежегодно являлись партии новобранцев, случайно туда назначенных. Также случайно их распределяли и по специальностям, руководствуясь лишь степенью грамотности и знанием ремёсел. После короткой строевой подготовки начиналось классное обучение различным теоретическим наукам, вроде физики, электричества, электротехники, радиотелеграфии и других специальных наук, а параллельно — учили грамоте и арифметике. Под влиянием новой обстановки, массы новых впечатлений и учения новобранец сразу терялся и с трудом разбирался во всем. Проходило несколько месяцев, и молодой матрос уже понемногу осваивался, начинал привыкать к новой жизни и разбираться в науках. Он быстро развивался и становился другим человеком.

Среди новобранцев были и такие, которые уже получили до службы начальное образование. Из них выбирались кандидаты на унтер–офицеров, которых особо учили по их специальности в течение двух лет. Эти матросы получали довольно серьёзное образование, которое в некоторых отношениях даже было немногим ниже обще среднего. Таким образом, из них получались уже полуинтеллигенты.

Однако какой бы хороший специалист ни выходил из матроса, всё же он не становился настоящим моряком. Да и не мог стать в такой короткий срок, ибо всё его знакомство с морем ограничивалось двумя–тремя переходами из Кронштадта в Ревель, Гельсингфорс или Транзунд. Имея звание матроса, он оставался глубоко сухопутным человеком. Даже на свою специальность, которую в большинстве случаев матросы очень любили, они смотрели с той точки зрения, насколько она может быть полезной после службы, в частной жизни, а не на корабле. Этим и объяснялось, почему большинство стремилось попасть в машинисты, электрики или радиотелеграфисты и довольно неохотно шло в комендоры, минёры, сигнальщики и так далее. Мысли русского матроса всегда сосредоточивались около родной ему суши, а не чуждого моря.

Это необходимо подчеркнуть, чтобы указать, что матросы тяготились жизнью на кораблях. Как бы хорошо им там ни жилось, они всё же всегда тянулись на берег и оставались в душе теми же крестьянами или рабочими, которыми были до службы.

Плавания, полученное на службе образование, обращение со сложными механизмами и само море — сильно развивали матросов. Через два–три года в них нельзя было уже узнать прежних простоватых крестьянских парней или рабочих: они становились вполне развитыми людьми, способными разбираться во многих явлениях окружавшей жизни.

Вместе с тем, отлично питаясь, хорошо одеваясь и даже имея сравнительно большие карманные деньги, матросы приобретали внешний лоск и апломб, считали себя выше своей среды и в особенности земляков–солдат. Те же, кому удалось побывать ещё и за границей, кое‑что увидеть и встретиться с новыми людьми, уже и ног под собой не чувствовали от важности и к своей деревне относились не иначе, как с презрением. В последние годы среди команд сильно развилось франтовство, любовь к театрам, танцам и вообще к общественной жизни. Начальство очень охотно поощряло матросов, так как считало, что это отвлекает их от вредных подпольных влияний. Оно всячески старалось развить в них любовь к спорту: катанью под парусами, на коньках, на лыжах, рыбной ловле и так далее; кроме того, разрешало также устраивать на кораблях спектакли, вечеринки и ёлки, на которые приглашались знакомые матросов. Они это очень ценили, и один корабль старался щегольнуть перед другим своими вечерами. В военное время, когда на корабли нельзя было приглашать гостей, для вечеров специально снимались помещения, приглашалась музыка и шли танцы. На эти вечера неизменно приглашались и офицеры, которые очень любили их посещать, так как действительно, было любопытно поглядеть на неподдельное веселье, увлечение танцами и наивно–грубоватое ухаживание.

Команды на кораблях жили по специальностям, в отдельных помещениях, что их очень сильно сплачивало. Все вечера и вообще всё свободное время матросы проводили только в своей среде, почти без наблюдения офицеров. Технически такой надзор очень труден, в особенности на больших кораблях, где обойти сразу бесчисленные отдельные помещения совершенно немыслимо. На них всегда можно найти такой уголок, где никто не потревожит, и спокойно вести там любые разговоры.

Ближайшим начальником каждого матроса являлся унтер–офицер его специальности, с которым он вместе работал и жил. Это создавало между ними совсем другие взаимоотношения, чем между унтер–офицером и солдатом в армии. В своём унтер–офицере матрос–специалист видел не столько начальника, сколько авторитет в специальности. Сами условия жизни и одинаковое происхождение совершенно сглаживали в глазах матроса различие их положения на корабле. Отношения между ними почти всегда были чисто товарищескими, но с долей уважения, если унтер–офицер умел поставить себя на должную высоту.

В машинные команды, то есть в машинисты и кочегары, чаще всего назначались молодые матросы из бывших заводских. Между ними сплошь и рядом попадались члены социалистических партий, которые и на службе продолжали тайно поддерживать старые связи. Они‑то и вели пропаганду среди команд.

Времени для неё было много, подходящего места — сколько угодно. Матросы, скучавшие на кораблях, сначала от нечего делать, а потом — всё внимательнее и внимательнее вслушивались в сладкие речи о земле, воле, равноправии и других социалистических «благах». Одновременно их настраивали и против начальства, якобы повинного в их «угнетённом» положении.

Помешать такой агитации было почти невозможно, так как пришлось бы всё время следить за командой, что сильно затруднялось условиями морской жизни, а сыск был противен всем традициям флота. Кроме того, сыск на кораблях неизбежно развращал бы команду, ибо пришлось бы пользоваться услугами матросов из той же команды. Им надо было бы особо платить, делать льготы и исключения, а так как на это пошёл бы только худший элемент, то он мог легко злоупотреблять своим положением. Возникни же хоть малейшее подозрение, взаимоотношения между офицерами и командой стали бы моментально портиться и породили бы недоверие и злобу, а в конце концов только дали бы новый козырь той же агитации. Но это вовсе не означало, что команды оставались совсем без наблюдения: старшие офицеры тщательно следили за их настроением. Иногда случайно удавалось обнаружить «домашнего» агитатора, но, конечно, уже проработавшего долгое время.