Читать книгу "Приговор - Кага Отохико"

Делая вид, что покорно внимает разглагольствованиям госпожи Касуми, Такэо почему-то снова вспомнил строку из Екклезиаста:

«Суета сует, суета сует — всё суета».

Ему было трудно объяснить, почему он не хотел издавать книгу. Впрочем, даже не то что не хотел, он, в общем-то, был не прочь, но слишком многие обстоятельства тому препятствовали, а вдаваться в подробное изложение всех этих обстоятельств было слишком обременительно.

Начать с того, что его семья была против. Сразу же после публикации «Ночных мыслей» он получил письмо от своего старшего брата Икуо. После случившегося с ним всякие сношения между братьями прекратились, и Такэо открыл письмо с душевным трепетом — неужели брат решил поблагодарить его за посланную книгу, — но первые же строки, словно кнутом, стегнули его по глазам.

«Меня поражает отсутствие у тебя всякого здравого смысла. Я тебя просто не понимаю. Только-только все начали забывать о том, что произошло, как ты, словно нарочно чтобы напомнить о себе, выпускаешь книгу. Не может быть, чтобы ты не понимал, сколько мучений доставил всем своим родным, какой стыд они испытывали каждый раз, видя в газетах имя Кусумото. И вот три года назад состоялось наконец последнее слушание и все вздохнули с облегчением, а тут ты со своей книгой. Я не знал, что твои записки публиковались в журнале по криминологии, но это специальное издание, членом редколлегии которого является Намики-сэнсэй, оно недоступно широкому читателю, так что это ещё можно было простить, но почему ты решил издать свои записки в массовом издании, которое продаётся на каждом углу? Да ещё издательство Мамидзу разрекламировало твою книгу во всех газетах! Я был вне себя, когда увидел твоё имя в газетах!

В том, что с тобой произошло, виноват не только ты, — это я знаю. Тут и я не досмотрел, и мать, да и вообще так сложились обстоятельства. Когда я узнал, что мать и патер Шом склонили тебя встать на путь веры и ты раскаялся, мне захотелось простить тебя. Я подумал: не зря святой отец при всей своей занятости ходил к тебе. Порадовался, что мои старания увенчались успехом, ведь это я в своё время поговорил с матерью, и она через Намики-сэнсэя уговорила святого отца стать твоим духовником. Тогда твоё дело слушалось первый раз, и, конечно, у меня был расчёт на то, что это поможет склонить судью на твою сторону, но прежде всего я заботился о тебе, мне не хотелось, чтобы ты так и оставался злодеем в глазах всего света. Я не мог смотреть на то, как ты, мня себя героем, идёшь на поводу у газетчиков, даёшь интервью направо и налево. Но и твоя вера, и твоё духовное обновление не повлияли на решение суда, закон есть закон. Ты принял это решение и даже не захотел подавать апелляцию, и я очень хорошо тебя понимал, но вмешались мать и Намики-сэнсэй, и по их настоянию ты всё-таки подал её. Я был против апелляции (и, разумеется, против кассации тоже) хотя бы потому, что дальнейшее разбирательство привело бы только к увеличению затрат (а ведь судебные издержки, которые полагалось оплачивать матери, взяли на себя мы с Макио, а после того как Макио стал по делам фирмы большую часть времени проводить во Франции, все расходы фактически легли на меня); кроме того, твоё имя продолжало бы мелькать в газетах, отчего твои мучения длились бы ещё долго. Но вот три года назад всё наконец кончилось. Заключительное заседание суда подвело окончательные итоги. Я старался забыть обо всём, простить тебя, молился за упокой твоей души. Дети уже совсем взрослые. Кумико студентка. Она поступила по рекомендации школы Ф. в католический университет Д. Младший, Китаро, ученик первого курса лицея. Наверное, во всяком случае, в этом отношении, он пошёл в тебя: учится прекрасно и готовится к поступлению в университет Т. Когда это с тобой случилось, они были совсем ещё крошки, от них удалось всё скрыть, они даже не подозревают, что у них есть дядя по имени Такэо. Я не пишу тебе, не навещаю тебя и не принимаю твоих писем только по одной причине — чтобы не ранить их юные сердца. Конечно, я понимаю, что когда-нибудь кто-нибудь расскажет им обо всём, а может быть, они прочтут об этом в старых газетах. Вокруг твоего дела подняли тогда такой шум — им вполне могут попасться на глаза какие-нибудь материалы. Мне бы этого не хотелось, но если это произойдёт, что ж, значит, так тому и быть. Но нарочно издать книгу — это ни в какие ворота не лезет! Да ещё послать её мне, пусть даже через издательство! Посылки, которые приходят в наш дом, часто открывает Китаро. И бандероль с твоей книгой он не открыл просто чудом. Я сжёг её сразу же, как только увидел, что в послесловии идёт речь о тебе. И что там в ней написано, не знаю. Но ведь она, наверное, красуется на книжных прилавках! А что если её увидят Кумико или Китаро? Их может привлечь имя Кусумото, и они откроют её. Прочтут комментарии к процессу. Ладно ещё Кумико, она человек несерьёзный, в литературе её интересуют только всякие красивые сказки, а если Китаро? Он, как положено мужчине, интересуется реальными событиями, новейшей историей в частности; недавно я видел, как он рассматривал фотоальбом снимков с крупнейших послевоенных процессов (хорошо ещё, что там не было твоего). Прочтя о твоём деле, он тут же отправится в библиотеку и постарается найти и просмотреть газеты о времени. А в газетах — пожалуйста — все наши имена — и матери, и всех троих братьев, да и твоя фотография на самом видном месте. И что самое ужасное, Китаро делается всё более похожим на тебя такого, каким ты был в то время, а ну как ему вдруг взбредёт в голову, что ты его отец, представляешь, что с ним будет? Если Китаро увидит твою фотографию, всё откроется. Я тут же позвонил в издательство Мамидзу и попросил воздержаться хотя бы от переиздания. Они сказали, что издателем этой книги является Хироси Намики, а у тебя нет на неё авторского права. Когда я узнал, что именно к нему мне надо обращаться с просьбой об отмене переиздания, я спасовал. Что я могу сказать ему, человеку, который для нас столько сделал? Тогда я взялся за мать. Мол, почему она не убедила тебя отказаться от издания книги, ведь она без конца бегает к тебе на свидания. Но она всегда тебе потворствует. Она с детства тебя баловала — ещё бы, ты ведь был в семье младшим, — вот и избаловала на свою голову, я уверен, что именно поэтому ты и докатился до такого. Я бы предпочёл, чтобы она хотя бы теперь была более осмотрительной, если ей дороги внуки. Ну вот, это всё, что я хотел тебе сказать. Это моё последнее письмо. Разумеется, я и дальше буду оказывать тебе материальную помощь через мать, но писать больше не стану. Надеюсь, и ты не будешь, иначе поставишь меня в дурацкое положение. Отвечать на моё письмо, разумеется, не нужно, какие уж тут ответы.

Прощай»

Тем временем в прессе стали появляться отзывы на книгу. «Любовь и смерть приговорённого», «Приговорённый к смерти в поисках истины», «Приговорённый к смерти, уповающий на Бога», «Приговорённый к смерти, преодолевающий отчаяние» — во всех этих заголовках присутствовало слово «приговорённый к смерти», а критики, все как один, выдвигали на первый план тот факт, что автором записок является убийца-интеллигент, выпускник университета Т. Многие хвалили автора за чёткость изложения и сочувствовали его отчаянной попытке воззвать к Богу, но одновременно не забывали посетовать на «исключительную рациональность» его веры, на его «безудержность в любви», неумение владеть собой. В книгах такого рода читателей, как правило, интересуют откровения автора, ставшего на путь раскаяния и нравственного перерождения, поэтому критики имеют обыкновение ругать всё, что не укладывается в эти рамки. «Этот человек потому и пошёл на столь жестокое преступление, что способен верить только рационально», «Этот человек, совершивший злодейское убийство, ни единым словом ни обмолвился о том, что осознаёт свою вину перед жертвой, а потому не вызывает сочувствия», «В книге обнажается суть автора, человека патологически бесчувственного», «Автор — безжалостный убийца, обладающий выдающимся интеллектом, он в чём-то сродни такому чудовищу» как Гитлер» и т. п. То есть люди, обратившие внимание на эту книгу как на редкостную диковину, в конечном счёте испытали разочарование, не обнаружив в ней того содержания, на которое рассчитывали.