Читать книгу "Тайна гибели Анжелики - Мариэтта Чудакова"

Так вот, у ее бабушки память проснулась в четыре года – в первый день той самой войны, которую в учебниках называют Великой Отечественной – в отличие от просто Отечественной войны с Наполеоном в 1812 году.

Бабушка рассказывала так, что Женя ясно представляла залитую солнцем набережную Евпатории и то ощущение, которое сама бабушка называла чувством полноты жизни.

Оно складывалось из солнца, ярко-голубого неба, теплого воздуха, мягчайшего песка на пляже, сказочным образом состоящего из мельчайших ракушек разнообразной формы – Женя нигде не видела такого песка, да и сама бабушка, побывавшая за всю свою жизнь, а особенно в последние пятнадцать лет, на самых разных морях и на двух океанах, больше нигде его не встречала. Надо добавить сюда и плещущие тут же рядом волны, и удовольствие ходить по этому песку и по воде за руку с кем-нибудь из старших – босиком и в трусиках, и купленную ей мамой ракушечную коробочку невероятной красоты. Бабушка, а тогда девочка Ася, все время рассматривала эту чудную коробочку в гостинице.

– Ну и где, где эта чудная коробочка? – приставала Женя. А бабушка только смеялась.

В номере, помнила она, был высокий потолок, за окном много неба. Но главное – вкус какого-то особенного не то пирожного, не то печенья. По бабушкиному описанию, – большой, в два раза толще обычного печенья брикет, величиной и формой с сегодняшний тульский пряник, напоминал песочное пирожное, но поплотнее, пожалуй. Брикет крошился, и каждая крошка была необыкновенно вкусной. Четырехлетняя Ася ела его прямо на жаркой, желтой от солнца улице, рядом с гостиницей – ее мама всегда покупала его по дороге с пляжа домой. И никогда больше, по ее словам, не пришлось ей ощутить именно этого бесподобного вкуса. На приставанья Жени, очень даже внимательной к разным вкусняпам, – на что же все-таки похоже? – бабушка, старательно подумав, сказала, что, пожалуй, на курабье (которое появилось в Москве в магазинах, кстати сказать, когда бабушка была уже совсем взрослой). Только совсем другая форма и толщина.

Бабушка помнила, как мама и брат много говорили о какой-то телеграмме, но о какой именно, узнала только много лет спустя, когда подросла и поумнела.

Оказывается, через три-четыре дня после того, как они приехали в Евпаторию и очень удачно устроились в гостинице «Крым», от отца из Керчи, где он был в командировке, пришла телеграмма странного содержания: «Немедленно возвращайтесь Москву».

Та же, которой странная телеграмма была адресована, как раз уже провела адаптацию детей к южному климату и приступила к самому отдыху. Адаптация же, которую дети ненавидели всей душой, заключалась в том, что в течение первых двух дней им не разрешалось купаться и гулять по солнцу. Каждое лето прабабушка (она сама с гордостью рассказывала это Жене; умерла прабабушка пять лет назад, и Женя хорошо ее помнила) вывозила детей на юг, веря в чудодейственную силу Черного моря, – и всякий раз неукоснительно по совету какого-то умного врача поступала именно так. Возможно, потому ее дети – в 36 лет, заметим, их у нее было уже четверо и намечался пятый, что в Москве в интеллигентных семьях и в те времена встречалось не часто, не говоря о сегодняшних, – никогда не обгорали и не болели на юге.

Повертев телеграмму в руках и ничего в ней не поняв, хотя все три слова были разборчивы, молодая многодетная мать обратилась к единственному советчику – тринадцатилетнему сыну.

– Что будем делать, как ты думаешь?

– Но, мама, ведь совсем непонятно, что папа имеет в виду, – сказал тот рассудительно. – Мы только устроились, Аське здесь так хорошо… Давай подождем письма с объяснениями.

И они остались – отдыхать и ждать.

А ровно через неделю ночью всех разбудили далекие, но очень сильные взрывы.

Вот в эти часы у маленькой Аси и проснулась память – с этой именно ночи она помнила себя уже почти день за днем.

– Прекрасно помню, – рассказывала она Жене, – ночь; чуть-чуть начинает светать. И мы не в своем номере, а внизу в вестибюле – это необычно. Полный вестибюль народу. Большое кресло в белом чехле, и на нем, откинувшись и разбросав руки в стороны (бабушка показывала – как), лежит женщина с закрытыми глазами. И все говорят: «Она в обмороке, она в обмороке». Это слово я слышу первый раз. И не понимаю – вот же она в кресле, а не в каком-то обмороке… Пристаю к маме: «Мам, мам, где этот обморок?» Но мама меня не слушает. Где-то далеко – глухие сильные удары. Все к ним прислушиваются, никто ничего не понимает. Мой брат говорит: «Мама, это маневры». А это была первая ночь войны – с 21 на 22 июня 1941 года – и первая бомбежка. Немцы бомбили Севастополь, порт, и взрывались, кажется, склады с боеприпасами. Само слово бомбежка – для меня тоже новое – я услышала уже позже, только в Москве.

Женя несколько раз слышала этот рассказ, но ужасно любила, когда бабушка его повторяла. Она так живо все передавала, что Жене казалось – это происходит с ней самой, прямо сейчас.

– Скоро в гостинице появляется мой папа. Я ужасно рада. Он приехал к нам из командировки, а эта неведомая командировка находится в Керчи. Он привез мне странное засушенное морское существо – колючее, розоватое, с лошадиной мордочкой, хвост колечком. Это – «морской конек». Я без конца с ним играю, а родители горячо о чем-то говорят.

И вот мы уже едем в «жестком плацкартном», как говорят взрослые, вагоне – возвращаемся в Москву. Мне жалко покидать песочек и море. В вагоне тесно, много народу. Но мне места хватает. Я смотрю в окно. Папа и мама без конца разговаривают, сидя друг против друга.

Что это была за телеграмма, бабушка узнала от своего папы, когда подросла.

В той самой Керчи, куда он уехал по службы, отправив семью отдыхать, 14 июня 1941 года на газетном стенде он прочел в «Правде», – главной тогдашней газете, на которую члены коммунистической партии обязаны были подписываться, а для прочих граждан ее каждое утро вывешивали на улицах на специальных стендах, – на первой странице набранное крупными буквами «Заявление ТАСС» – Телеграфного Агентства Советского Союза. Такое агентство во всей стране было единственное, и оно передавало по радио и печатало в газетах то важное, что правительство, то есть коммунистическая партия, то есть Сталин, который единолично правил тогда страной от имени партии, хотели сообщить своему народу.

На это раз ТАСС сообщало следующее:

слухи о том, что Германия сосредоточивает на нашей границе войска, – ложные. У Советского Союза с Гитлером есть договор о ненападении, советские люди должны верить, что Гитлер ни за что его не нарушит, и ни в коем случае не поддаваться панике. И разговоры о том, что Германия (после заключения в августе 1939 года этого договора Германию уже запрещено было называть «фашистской») хочет напасть на нас, – лживые и провокационные.

И любой житель Советского Союза мог прочесть между строк этого заявления, что за ложь, провокацию и панику полагается тюрьма, если не хуже.

После этого Заявления уже нельзя стало говорить вслух о том, о чем многие говорили, хоть и вполголоса, – что в последние недели ко всей западной границе страны стягиваются немецкие войска и что нам надо бы тоже подумать на всякий случай об обороне.