Читать книгу "Наказание Красавицы - Энн Райс"

После капитанской порки, когда каждый его взмах заставлял меня подпрыгивать, тело отчаянно саднило, однако я все же старался как-то держаться, обреченно следуя рысцой за тащившими меня «лошадками».

Мы протрусили по узкой улице, где выставлялись для найма невольники: подвешенные за руки и за ноги к стене, с лоснящимися, умащенными лобками и с табличкой над головой, где указывалась их цена. Там же, в небольшой мастерской я увидел обнаженную швею, сосредоточенно подбивавшую подол. На тесной открытой площадке несколько нагих принцев ходили по кругу, вертя жернова. В другом месте несколько голых принцев и принцесс, одинаково коленопреклоненных, держали подносы со свежей выпечкой — без сомнения, из собственной пекарни их господина или госпожи, — а один невольник держал в зубах корзиночку, чтобы покупатели опускали в нее монеты.

Обычная, будничная жизнь городка протекала своим чередом, не замечая моих страданий, не слыша моих горестных слез.

Мы миновали прикованного к стене принца, который дергался и извивался от того, что три местные девчонки, веселясь, дразняще поигрывали с его плотью.

И хотя нигде вокруг я не встречал той театральной, наигранной жестокости, что развернулась давешним вечером на Позорищной площади, эта обыденная жизнь города была завораживающе ужасной.

Вот в дверях другого дома пышная полногрудая матрона, перекинув через колено голого принца, увесисто и звучно лупила его своей широкой пухлой ладонью, при этом сердито его отчитывая. Вот принцесса, полуприсев, держала на голове обеими руками объемистый кувшин для воды, терпеливо ожидая, когда ее хозяин запихнет ей в порозовевшие лобковые губы немалых размеров фаллос с приделанным к нему длинным поводком, за который он сможет вести свою рабыню.

Потом мы оказались на куда менее оживленных улочках, где обретались горожане посолиднее и посостоятельнее. В домах красовались превосходные, блестящие новизной двери, и при каждой имелся медный молоточек. Там и сям на стенах прицепленные повыше к железным скобам, точно украшения, висели невольники.

В тишине этого квартала, нарушаемой разве что цокотом подков передних «лошадок» — который здесь звучал гораздо громче, отражаясь от стен, — мои плач и стоны стали весьма различимы.

Я не знал, что припасено на мою долю в ближайшем будущем. Все в этом городке казалось таким внушительным и устоявшимся, население давно привыкло к вою и плачу невольников, и наше рабство казалось такой же неотъемлемой частью здешней жизни, как хлеб, вода или солнце.

И через все это я готовился перенестись на волне страсти и смирения!

Наконец наша пробежка по городу завершилась — мы снова очутились возле жилища летописца и моего теперь жилища. Мы проследовали мимо парадной двери, которая оказалась намного красивее и наряднее, чем у других горожан, мимо дорогих стеклянных окон в свинцовых переплетах. Затем свернули за угол и по боковому проулку вышли на тыльную дорогу вдоль городской стены.

В большой спешке с нас поснимали сбрую, повынимали фаллосы. «Коньков» отослали в конюшни. Я же буквально свалился к ногам господина, покрывая их поцелуями. Я целовал его мягкие сафьяновые туфли и у подъема, и их задники, и тонкие ремешки. Мои судорожные истеричные всхлипы становились все громче и громче.

Но о чем молил я хозяина?

«Сделай меня своим жалким презренным рабом! Смилуйся надо мной! Мне страшно, очень страшно…» — хотел возопить я.

И в мгновение полнейшего умопомрачения я даже возжелал, чтобы меня немедленно отправили на Позорищную площадь, где из последних сил я устремился бы к ужасной «вертушке»…

Но господин лишь молча развернулся и пошел в дом, я же на карачках поспешил за ним, пытаясь на ходу чмокнуть губами его ноги, лизнуть туфлю. Так я преследовал его собачонкой по всему коридору, пока он не оставил меня в маленькой кухне и ушел.

Меня вымыли и накормили слуги-мальчишки. Других рабов в этом доме не наблюдалось — меня одного, похоже, держали здесь для издевательств.

Потом молча, без всяких объяснений меня препроводили в маленькую столовую, тут же поставили к стене, разведя руки-ноги в виде «X» и приковав цепями. И так же молча ушли.

Скромных размеров помещение, хорошо просматривавшееся с моего места, было чистеньким, аккуратным, старательно вылизанным. Именно такими я и представлял покои маленьких городских особняков — таких я никогда не видел во дворце, где я родился и вырос, или же в замке у королевы. Низкие потолочные балки были выкрашены и расписаны цветами. И я почувствовал — так же как в первый момент, едва ступив в этот дом, — свою чудовищную позорную наготу. Здесь, среди множества полок с начищенной до блеска оловянной посудой, среди дубовых стульев с высокими спинками и чисто прибранным очагом, я ощущал себя самым настоящим никчемным рабом.

Но, по крайней мере, я стоял ногами на этом вощеном полу и мог хотя бы отдохнуть, привалившись спиной к оштукатуренной стене. И мне с иронией подумалось, что, раз уж мой приятель имеет возможность немного покемарить, то и я вполне могу расслабиться.

Однако вскоре в столовой появились служанки со швабрами и щетками и за работой принялись оживленно обсуждать ужин: с белым или красным вином лучше жарить говядину и когда класть чеснок — сразу или под конец. Моего присутствия они как будто бы не замечали — вот только, суетясь возле меня, подметая у самых моих ног, мимоходом то и дело меня похлопывали. Я же лишь улыбался, вслушиваясь в их беззаботную болтовню. Потом на меня вновь накатила дремота, и я вдруг вздрогнул, открыв глаза, и обнаружил перед собой красивое лицо и изящную фигуру моей темноволосой госпожи.

Она тронула пальцами мой член, чуть нагнув его вниз, и он сию же минуту откликнулся. В руке у женщины оказались несколько маленьких черных кожаных грузиков с прищепками, похожих на те, что надевали мне на соски намедни. И когда дверь за говорливыми служанками закрылась, хозяйка принялась прицеплять мне грузики к расслабленной коже мошонки. Я поморщился от боли, не в силах стоять неподвижно. Грузики были достаточно тяжелыми, чтобы я болезненно ощущал каждую клеточку своей чувствительной плоти и даже малейшее смещение яичек. Госпожа старательно делала свое дело, прищипывая мне мошонку, как совсем недавно капитан — ногтями, и не обращала ни малейшего внимания, как я вздрагиваю от боли.

Затем она прицепила увесистый грузик к основанию пениса, и теперь всякий раз, когда мой орган напрягался, я ощущал яичками холод металла. И каждое прикосновение, каждое перемещение этих предметов было невыносимым напоминанием о моих интимных выпуклостях и их унизительном выставлении напоказ.

Между тем в комнате стало сумрачнее и теснее, и фигура госпожи как будто еще грознее выросла передо мной. Крепко стиснув зубы, я некоторое время сдерживал вырывающиеся мольбы и жалобные всхлипы. Но потом ко мне вернулось уже знакомое чувство покорности и смирения, и глухими стонами и вздохами я стал выпрашивать ее милости.

Глупец! Думал, меня оставят тут так просто, одного!

— Будешь носить это до тех пор, пока за тобой не пришлет господин, — молвила женщина. — И если этот грузик соскользнет с твоего члена, на то будет одно лишь объяснение: что твой товарищ ослаб и потерял замочек. И за это, Тристан, он будет наказан хлыстом.