Читать книгу "Птицелов - Юлия Остапенко"

Лукас отставил чашку; фарфоровый поддон мелодично звякнул о серебряный поднос, рядом с туго набитым мешочком золота. Лукас, не разжимая руки, с сожалением посмотрел на ободок, темнеющий на дне чашки.

— Ещё? — вкрадчиво спросил Дорот.

— Ещё! — рассмеялся Лукас. — Но уже последняя, слово чести.

Дорот хмыкнул, и Лукас беззлобно подумал, что башку б ему снести за дерзость, но что греха таить — о наличии у Лукаса чести старый ростовщик был осведомлён не хуже, чем сам Лукас.

Он выпил треть чашки, когда скрипнула дверь и в комнату вошёл новый посетитель. Дорот поднялся, вовсе не так проворно, как при появлении Лукаса, улыбнулся, вовсе не так медово, как разговаривая с ним.

— О-о, благородная месстрес, словами не передать, как я рад вновь видеть вас в своих скромных чертогах, — сказал он голосом лисицы, заманивающей в гости курочку. Лукас покосился на вошедшего — вернее, вошедшую — и тут же отвёл взгляд. Беглый взгляд остался незамеченным, однако он успел увидеть всё, что хотел. Это была женщина средних лет, высокая, худая, с абсолютно непроницаемым длинным лицом и гладко зачёсанными чёрными волосами, в глухом сером платье. Можно было принять её за недавнюю вдову, но вдовьей вуали на ней не было — а такая дамочка её бы непременно нацепила, чтоб продемонстрировать окружающим свою неизгладимую скорбь. Она не сказала ни слова, пока Дорот, елейно улыбаясь, вёл её к дальней двери — все разговоры в его лавке велись один на один. Дорот услужливо отодвинул перед дамой парчовую завесу над дубовой дверью в соседнюю комнатку, пропустил её вперёд, обернулся на Лукаса, скорчил гримасу. Лукас подмигнул ему в ответ и снова пригубил кофе. «Любопытно, — подумал он, — какие гримасы корчит этот пройдоха за спиной у меня?» Впрочем, лучше не знать. Дорот хорошо распоряжался его деньгами и порой поставлял ценные сведения — это всё, что заботило Лукаса.

Допивал кофе он гораздо медленнее, чем требовалось — напиток успел остыть, и горечь из чарующей стала почти гадкой. Но Лукасу хотелось дождаться, когда чопорная месстрес пойдёт обратно. Что-то в её каменном лице его заинтриговало.

Она не появлялась долго — притворяться, будто просто допивает кофе, Лукас уже не мог, и почти отказался от своей затеи, когда наконец скрипнула дверь, шевельнулась занавеска, и женщина вышла из проёма. Лукас сидел к этой двери лицом, и теперь смог рассмотреть женщину без помех. Она казалась ещё бледнее, чем четверть часа назад, а в глазах появилась растерянность — а может, она и прежде там была, просто Лукас не успел её заметить. Впрочем, губы женщины оставались так же плотно сжаты и бескровны, хотя руки, в которых она держала маленький тряпичный мешочек, чуть заметно подрагивали. Тряпичный — стало быть, серебро. Ну вот, ещё одну бедную вдову — или почти вдову — мерзавец Дорот обобрал до нитки. Сам упомянутый мерзавец следовал за женщиной, рассыпаясь в заверениях в своей преданности, но по блеску в его глазах Лукас понял, что чопорную месстрес крупно надули. «Хм, стоило бы и мне проследить, не блестят ли так же его глазки, когда он провожает меня…»

— …и если впредь вам понадобятся услуги вашего покорного раба, моя волшебная месстрес, знайте же, что в любое время дня и ночи я — ваш! — на одном дыхании закончил Дорот и распахнул перед женщиной дверь. Волшебная месстрес ничего не сказала, только взглянула на него — так, что, понял Лукас, ноги её больше не будет в этой лавке, хоть бы она с голоду помирала. А до этого, судя по качеству её платья, не так уж далеко.

— Что за волшебная месстрес? — поинтересовался Лукас, когда за женщиной закрылась дверь.

Ростовщик закатил глаза.

— Помилуйте, мой любознательный мессер, я не имею права…

— Доро-от, — предостерегающе протянул Лукас. — Ну-ка, ещё разок, сколько лет мы знакомы? Или, лучше сказать, какую часть моих денег ты успел своровать?

— Как можно, мой подозрительный мессер! — визгливо заголосил Дорот, и, тут же перейдя на нормальный тон, ответил: — Талита из Дассена, жена благородного сэйра Зигфрида.

— Дворянка? — удивился Лукас. — Да ты совсем совесть потерял, старик, благородных месстрес грабить! Я думал мещаночка какая. Что у тебя с ней за дела?

— Да её супруг беспутный, сэйр Зигфрид, первый выпивоха в Туроне. Всё как есть пропил, семейство побирается. Она каждый месяц у меня что-то берёт, долга за ней уже — на полторы тысячи, но я её не гоню. Уж больно в хорошем районе у них домик отстроен, у самого побережья…

— Неужто отобрать задумал?

— А что делать? — жалобно спросил Дорот. — Всё равно ей долги вернуть не с чего будет. Я пока её принимаю, жду, когда долг до стоимости дома дорастёт. Ещё полгодика, не больше.

— Зверь, — покачал головой Лукас. — Монстр и чудовище. Поедатель новорожденных младенцев.

Дорот развёл руками. Лукас побарабанил пальцами по стенке кофейной чашки.

— Она ещё молода и недурна собой. Завела бы себе богатого любовника…

— Такая заведёт! Вы же её видели, мой прозорливый мессер. У неё, небось, форель меж ног…

— Что, хранит супругу верность?

— Хранит, мессер. Говаривают, он, когда ещё соображать мог, на неё пояс верности нацепил — чтоб не гуляла, пока он по кабакам шляется. Ну, нацепил, да так и не снял… Оттого она и кислая такая — не всякой понравится на причинном месте груду железа таскать.

— Я бы скорее поверил в пояс верности иного рода, — задумчиво проговорил Лукас. — Бедная, но гордая, значит… Интересно… Что она тебе сейчас в залог принесла?

— Да безделушку, медальон какой-то.

— Покажи.

Дорот показал. В самом деле, безделушка — простая оправа без украшений, золото явно не высшей пробы, только мелкая инкрустация жемчугом может что-то стоить. Внутри медальона было два портрета: детские лица, две девочки лет пяти, очень похожие — видимо, близнецы. Краска на изображениях поблекла и истёрлась — будто их очень часто касались, а может, целовали.

— Сколько это стоит? — спросил Лукас. — В золотых орланах.

Дорот вытаращился на него, потом сдавленно хихикнул.

— Пусть мой самонадеянный мессер меня простит, но эту женщину нельзя купить. Поверьте, будь так, она б не побиралась и её ребёнок не голодал бы.

— У неё есть дети?

— Сын, восьми лет.

Лукас снова посмотрел на портреты девочек. Миловидные, улыбчивые. Только глаз не разглядеть — затёрлись. Почему-то Лукас был уверен, что глаза у них были в точности такие же, как у их матери.

— Так сколько в орланах, Дорот?

— Три.

— Дорот! — застонал Лукас.

— Два, мой бережливый мессер! Но только для вас.

Лукас запустил руку в мешок, извлёк две золотые монеты, швырнул на поднос.

— Считай, что это и за кофе, — он поднялся и сунул медальон в карман. — Я наведаюсь через недельку, насчёт сведений, о которых мы говорили.