Читать книгу "Живые люди - Яна Вагнер"

– Пять на семь, – сообщил им Серёжа, который выглядел ещё хуже, с закрывшимся глазом и расквашенными, распухшими губами, – вот, смотри, широкой стороной сюда, узкой – к озеру, там терраска небольшая как раз, будет летом приятно сидеть.

Теперь они шагали втроём: три, четыре, пять метров в одну сторону, семь – в другую, «вот эту березу спилить только – и нормально, даже пень не нужно выкорчевывать, на камни поставим» – мысленно вертя в пространстве ещё не существующий толком маленький отдельный дом, который позволит нам, наконец, спать в разных комнатах; и Лёня озабоченно интересовался уже – «а печка есть там? какая печка?», а Серёжа отвечал ему радостно: «Хорошая там печка, чугунная, дымоход из оцинкованных труб, снял – перенёс, с кирпичной мы сели бы в лужу, как ее соберешь заново без раствора?»; «А между брёвен там что? ну, щели чем законопачены?» – «Да мох там, обычный мох наверняка, они тут в тайге без пижонства, его и по второму разу можно – а нет, так ещё наберем, он тут под снегом везде – просушить только», – видно было, что если бы не начинающиеся сумерки, они сейчас же, в эту же минуту бросились бы на тот берег и принялись осторожно, по одному отслаивать с кровли ломкие шиферные лоскуты или снимать с петель двери, чтобы день начала нашей новой жизни, одобренный теперь единодушно, начал приближаться уже сегодня.

Наутро мы отправились взглянуть на дом – называть его баней теперь, когда на него было возложено столько надежд, никому не пришло бы в голову. По-настоящему подробно его видели только мы с Серёжей – но, в отличие от него, я почти ничего не могла бы сейчас вспомнить, кроме темного просторного предбанника, узкой парилки с маленьким окошком на уровне глаз, сквозь которое заглядывала слепящая холодная луна, и остывающей печи, к которой я прислонялась спиной в день своего позорного бегства.

Пока мы шли через озеро – нестройной, растянувшейся цепочкой, потому что оставаться на острове, карауля наши скудные припасы, не захотелось никому, так что детей укутали поплотнее и взяли с собой; даже пёс, ещё не до конца простивший нам вчерашнюю драку, увязался следом, и то слева, то справа мелькал его длинноногий тощий силуэт, – Серёжа, побывавший там засветло и осмотревший предмет своего тщательного торга во всех деталях, рассказал нам, замирающим от восторга, что в маленьком этом одноэтажном строении три комнаты, а не две: большой предбанник с мягкой мебелью, «там диван, ребята, настоящий диван раскладной – я договорился, мы его забираем», парилка – «не такая уж она и маленькая, метров шесть, если полки разобрать – две кровати встанут легко» и, наконец, такая же шестиметровая мыльня, снабженная дополнительным комплектом деревянных полок и даже небольшим душевым поддоном.

– Там-то мы с тобой, Мишка, и устроимся как короли, – сказал папа весело и одышливо.

После этих слов я поняла, что этот новый, пахнущий деревом тонкий сруб достанется именно нам, что осталось подождать каких-нибудь полторы недели – и мне не придётся больше спать на продавленной железной сетке, провисающей почти до стылых почерневших досок.

В это просто невозможно было поверить. Только бы они не передумали, повторяла я про себя, торопливо переставляя ноги, разъезжающиеся на едва присыпанном снегом льду; они ведь могут – вот сейчас мы поднимемся на берег, полные радостного возбуждения, уже поверившие в то, что он наш, этот маленький новый дом, а они, эти трое пришлых незнакомцев, выйдут к нам и скажут «нет» – «вашей машины, вашего ружья и патронов недостаточно, мы передумали, – скажут они, – эта баня нужна нам самим». Возможно, мы станем спорить, доказывая призрачность прав – и их, и наших – на что бы то ни было, торчащее из мёрзлой земли в этом забытом богом уголке света, может быть, мы станем просить, предлагать им взамен что-то ещё, может, мы даже попытаемся им угрожать, но совершенно ясно, что стоит им передумать – и дома мы не получим, и поплетёмся обратно в свою нищую, неустроенную безнадёжность – доживать до весны.

К моменту, когда мы перешли, наконец, озеро и, преодолев сопротивление прибрежного частокола сорняков, выбрались на вытоптанную площадку перед первой громадной избой, я почти уже успела поверить в то, что мы пришли сюда напрасно, и оживленная болтовня остальных доставляла мне почти физическую боль; я была готова хватать их за рукава и кричать им – «заткнитесь, подождите, ещё ничего не решено, до тех пор, пока я не услышу собственными ушами, что дом этот нам отдадут, нам нельзя радоваться, строить планы, распределять комнаты, нам нельзя вообще говорить об этом вслух» – потому что по наивному, известному с детства, но от этого не менее бесспорному закону, любое произнесенное слово способно легко разрушить хрупкую, непрочную конструкцию еще не случившейся реальности.

Они ждали нас на крыльце – Анчутка и два его бессловесных камуфляжных адъютанта, – лениво покуривая и наблюдая за нашим приближением.

– Здорово, мужики! – крикнул Серёжа ещё издали, как мне показалось, слишком поспешно, слишком приветливо, словно существовала какая-то четкая, строго определенная мера дружелюбия и приветливости, сразу за границей которой начиналась заискивающая слабость, снова означавшая, что дома нам не получить; но в ответ на Серёжин возглас все трое, как по команде, пришли в движение, закивали, спускаясь с крыльца, затаптывая окурки, протягивая руки для пожатия.

– Ого, – живо произнёс Анчутка, рассматривая разбитое Серёжино лицо, – я смотрю, у вас вчера нескучный был денёк. Это кто ж тебя так? Жена, что ли? – и они захохотали, все трое, а нам осталось только топтаться перед ними, дожидаясь окончания этой вспышки жизнерадостного веселья.

– Жена, кто ж ещё, – легко сказал Серёжа, и я подумала: хотела бы я знать, которую из нас все вы имеете в виду, но в этот самый момент Анчутка убрал с лица улыбку – остальные двое, словно они внимательно следили за его выражением, немедленно замолчали – и сказал уже серьёзно: – Ну что, давайте сначала машинку посмотрим, а потом поговорим про ваше новоселье.

Место, где стояли наши машины, выглядело теперь совершенно иначе, чем в ту, новогоднюю, ночь, когда мы, беззаботные, пьяные, смеясь, спотыкаясь и поддерживая друг друга, бродили вокруг них, сдвигая вниз укрывающие их толстые, съезжающиеся лавинами с покатых крыш снежные пласты, заглядывая внутрь. Видимо, наши новые соседи проявили к этим машинам гораздо больший интерес, чем люди, жившие здесь до них, потому что все три – «лендкрузер», пикап и Серёжин «паджеро» – были теперь тщательно обметены и доступны взглядам, а пространство вокруг них, раньше заваленное глубоким, по колено, снегом, оказалось вытоптано и пусто.

Я представила себе, как они ходят кругом, по-хозяйски расчищая лобовые стёкла, отряхивая крыши, выбирая, – Серёжа предоставил им в этом полную свободу. И, несмотря на то что дом – целый дом, три комнаты, чистые свежие бревна – в наших теперешних условиях стоил их всех, ненужных, бесполезных, с пустыми баками; несмотря на то что если бы эти три чужих мужика захотели, они могли бы взять любую – а то и все три – вообще без спроса, просто потому что мы бросили их здесь, на берегу, безо всякой охраны; даже несмотря на то, что, решись мы бежать отсюда (при условии, конечно, что где-то нашлось бы место, обещавшее нам спасение и мы каким-нибудь чудесным образом раздобыли бы топливо), – мы сумели бы уместиться и в двух машинах теперь, когда продовольствия, составлявшего львиную долю нашего багажа, уже не осталось; словом, несмотря на всё это – самый вид этих трёх автомобилей, которые в течение одиннадцати суток ежедневно без преувеличения спасали нам жизнь каких-то четыре месяца назад и которые стояли теперь беззастенчиво осмотренные, подготовленные к передаче, заставил нас замолчать и почувствовать себя предателями.