Читать книгу "Господин Гексоген - Александр Проханов"

Они плескались в океане, в солнечном зеленом рассоле. Он подныривал под нее, видел, как колеблется размытое зеленое солнце. Под водой он охватывал ее колени, целовал ее живот, ее гладкие скользкие бедра. Чувствовал губами соль океана, водяное скольжение вокруг ее ног. Вырывался на поверхность в бурю воды и света – ее хохочущее лицо, яркие белки, красный быстрый язык.

Они шли под дождем в ночную «Полану», брызги скакали по белому столику с забытой кофейной чашкой, овал бассейна был туманным от ливня, и он, промокая насквозь, держал над ее головой бесполезный журнал. Белосельцев стоял, улыбаясь, на набережной. Смотрел на влажный парапет, к которому только что был прислонен ее локоть, на недвижный, отраженный фонарь. Думал: что это было? Что сулит ему это чудо на Яузе?

Часть вторая.

Операция «Премьер»

Глава 10

Звонок Гречишникова, которого он не хотел и отдалял несколько дней, последовал под утро. Дружелюбный голос произнес:

– Прости, Виктор Андреевич, дорогой, что не звонил, пришлось ненадолго уехать… Соскучился, хочу повидать… Все коллеги соскучились, говорят, пора повидаться… И вот какая счастливая мысль – поехали-ка мы на охоту!.. Есть свое родное охотохозяйство, лося завалим, воздухом подышим… Рюмку подымем, подальше от посторонних глаз и ушей… Согласен?

– Да я уж давно не охотник, – отнекивался Белосельцев, – бабочек и тех не ловлю. А ты говоришь – лось…

– Тряхни стариной… Лес, красота… Домик охотничий… В тесном кругу посидим… Вечером выезд, к ночи на месте… Ночуем, а утром, с зарей, на охоту… Жди, мы заедем!

Вначале мысль куда-то тащиться за тридевять земель показалась ему ужасной и невозможной. Но мало-помалу им вдруг овладело молодое волнение, вселившееся в него из румяной юности, когда школьником вместе со старшим другом уезжал на охоту в волоколамские леса. Накануне весь вечер при свете настольной лампы снаряжал патроны. Блестящим наперсточком сыпал в картонную гильзу горстки бездымного пороха, состоящего из крохотных сизых квадратиков. Вгонял мохнатый, вырубленный из валенка пыж. Вкатывал в гильзу литую порцию дроби, напоминавшей черно-серебряные икринки. Закручивал края гильзы специальным устройством, которое потом вспоминалось каждый раз, когда особым штопором открывал бутылки сухого вина. И вот снаряженные патроны, натертые парафином, вставлены в кармашки патронташа. Одностволка, смазанная маслом, покоится в брезентовом чехле. Собран старенький рюкзак с провиантом. И вся предшествующая охоте ночь, полная сладких мечтаний и предчувствий, обрывается мгновенным утренним пробуждением. Прощальные хлопоты и тревоги бабушки, и вот уже морозный вокзал, хрустящий перрон с простывшими пассажирами, промороженный вагон электрички, которая с наждачным воем начинает мчаться навстречу дымному солнцу. Эти воспоминания опьянили его, и он решил ехать. Под вечер его подобрал вместительный джип, где ему протянули крепкие руки Копейко и Буравков, одетые по-охотничьи, в куртки, один в тирольском берете, другой в клетчатой, с помпоном, кепке. Гречишников, в удобных сапожках, в смешном колпачке, приобнял Белосельцева, пуская его внутрь машины, за рулем которой сидел молодой приветливый шофер.

– Вся гвардия в сборе!.. Лося по дороге купим!.. Трогай, Леня!.. – бодро приказал Гречишников, заглядывая в задний отсек, где лежали кожаные чехлы с ружьями, стояли ящики с пивом, водкой и виски. Машина мягко снялась, покатила в гуще московского вечернего потока. Устроившись на заднем сиденье, глядя на вечерние витрины Арбата, Белосельцев не жалел, что поехал. Было приятно покидать нарядный город на один только день, зная, что снова в него вернешься. Триумфальная арка была похожа на мраморный камин с чугунными решетками, античными колесницами, римскими воинами. На шоссе машина набрала скорость.

Компаньоны вели себя так, словно их связывало единственное увлечение – охота. Ни слова, ни намека о недавно случившемся. Только шутки, анекдоты, легкие друг над другом насмешки – над тирольской шапочкой Копейко, над помпоном Буравкова, над кожаной, похожей на ягдташ сумкой Белосельцева, куда он, по-видимому, собирался запихнуть убитого лося.

Через некоторое время Буравков извлек изящную, обшитую кожей фляжку, отвинтил серебряную крышку, превратившуюся в маленькую рюмку, и предложил всем для поднятия духа испить французского коньяку. Что они и сделали, пуская рюмку по кругу, один, другой, третий раз, приятно возбудившись от бодрящего напитка.

Копейко рассказал какой-то смешной анекдот про «нового русского». Буравков поддержал его анекдотом про Клинтона и Монику Левински. Гречишников очень смешно поведал об охоте в Германии, где его водили стрелять фазанов. Белосельцеву было хорошо от скорости упругого мощного автомобиля.

Они приехали на лесной кордон поздно ночью, высветив фарами бревенчатую избу с крыльцом, двор с тесовыми воротами, стог сена, окруженный пряслами, и влажную глубину близкого леса.

Их ждал егерь, вскипятивший самовар и принявший участие в трапезе, с удовольствием поглощая дорогую городскую еду, копчености, колбасы, наливая в мокрые рюмки водку.

– Надо его бить наверняка, чтоб из шкуры вылетел, – учил егерь, разомлевший от водки, чувствуя расположение гостей. – Лучше в хребтину целить, в скелет. Парализует его, и ляжет. В прошлый раз генерал приезжал, пробил быку сердце, так он еще двести метров, не сбавляя хода, шел.

– Главное, семенники ему сразу вырезать, – со знанием дела добавил Копейко. – Он еще жив, а ты ему вырежь. А то мясо мочой пропахнет.

– Если течка, бык ли, корова, все равно мясо пахнет, – заметил Буравков, – но под водочку да с приправой – любое сойдет.

– Ну что, друзья, по последней. Завтра ранний подъем! – завершил трапезу Гречишников. – Кто рано встает, тому Бог подает!

Они переместились в прохладную спальню с удобными кроватями, и Белосельцев, запахиваясь одеялом, подумал, как хорошо, что он согласился поехать на охоту, – не за лосем, а за давнишними, драгоценными переживаниями, делавшими его молодым.

Утром он проснулся от голосов, звяканья, шумных шагов. За окнами было темно. Охотники, полуодетые, стояли под лампой, собирали ружья, оглаживая иссиня-черные вороненые стволы.

Холодный чай, бутерброды. На пороге возник егерь, в брезентовой куртке, картузе, ладный, ловкий и озабоченно-строгий:

– Лошадь запряг, пора… До острова добираться, а там по номерам вставать… А то уйдет стадо, ходи за ним целый день…

Один за другим выходили на крыльцо, в темень, в чудный сырой аромат близкого леса, сплошного, черного, над которым начинало чуть заметно синеть. Под желтым окном стояла телега. В клетках поскуливали, шумно бросались собаки. Продирая горло, прокричал петух.

Погрузились в телегу, покидав на сено ружья. Тронулись вдоль леса по мягкой, продавливаемой ободами дороге. Все это сдабривал теплый запах дышащей лошади и табачный дымок кем-то запаленной сигареты. Сна как не бывало.

Рассвело, когда они въехали в сырое мелколесье с желтыми мокрыми травами, полуоблетевшим, пушистым кипреем, редкими вершинками сосен.