Читать книгу "Последнее лето - Константин Симонов"

Сначала все показалось ясным: левая рука, пуля прошла через ладонь, по краям раны ореол ожога, – значит, выстрел в упор или почти в упор – самострел! Словами, что хочет остаться в строю, думал отвести от себя подозрение, а существующего порядка, что при любом подозрении на самострел сразу докладывают по команде, – не знал.

Непонятным оставалось одно: как мог пойти на такую подлость лейтенант, только что с отличием окончивший училище, один из тех, кто, как правило, спит и видит поскорей оказаться на фронте, боится опоздать на войну?

Откуда и почему такой урод? Отвечая на вопросы Евграфова, лейтенант до конца стоял на своем, плакал от обиды, что ему не верят, и, словно так и не поняв, что его уже арестовали, все продолжал проситься обратно в роту – рана, мол, небольшая, он ее на ногах переходит.

Его под конвоем свезли в медсанбат на экспертизу.

Ведущий хирург очень долго смотрел рану, заставил лейтенанта повторить свои объяснения про то, как его ранили немцы, выслушал не перебивая, а после этого, оставшись вдвоем с Евграфовым, заявил, что считает рассказ лейтенанта святой правдой. Выстрел произведен не из личного оружия, как написали в санроте, а из винтовки, и не в упор, а издали, но только пуля была, видимо, пристрелочная, с фосфором на головке, поэтому у входного отверстия имеет место подобие ожога, а порошинки и следы копоти, которые всегда бывают при выстреле, произведенном в упор, отсутствуют.

Сказал, что один такой случай на его памяти был. Значит, не исключен и второй. А как пуля именно в ладонь попала – это уж глупости войны! Возможно, от избытка молодых сил потянулся, руки развел – вот тебе и пуля в ладонь. Если поискать, возможно, где-нибудь там и эта пуля найдется.

– К доследованию приступили? – выслушав все это, спросил Ильин.

Евграфов пожал плечами:

– Что одиночные выстрелы трассирующими в ту ночь со стороны немцев в районе этой роты были, уже доследовали – подтверждается. Считаю, что на этом дело можно закрыть. А пулю искать – навряд ли найдем, – не в комнате стреляли. Если только прикажете всей ротой ползать…

– Шутки отставить! – уловив иронию в словах Евграфова, сердито сказал Ильин. – Раз не надо – не надо! А если б ради чести полка потребовалось – сам ползал и искал бы!

– Это понятно, – сказал Евграфов, – а все же сам себе теперь задним числом рад, что не поверилось в это.

– Тебе не поверилось, а я поверил, – сказал Ильин. – Почему-то казалось: пришла беда – отворяй ворота. Весь день сегодня из головы не выходило. Сам бы, казалось, ему пулю в лоб влепил за такое пятно на полк!

– При чем тут полк, – сказал Завалишин, – когда он всего три дня, как в полк прибыл.

– Всего три дня, как прибыл! Посмотрел бы, как ты это в политдонесении объяснил! Когда бы ни прибыл, а уже твой! Все понимают, что еще не твой, а все равно – твой. Если пополнение получишь, и его в первый день – в бой, и все – как по маслу – успех, и люди живые остались, и ордена им положены, что ж, воздержишься, что ли, их представлять? Эти, скажешь, еще не мои, еще и двух дней нет, как пришли, рано им ордена давать! Что-то не слышал этого еще ни от кого! И от тебя тоже.

Ильин заглянул в кружку Евграфова и налил ему чаю.

– Пей! До сих пор, как вспомню того старшину, так руки чешутся. И днем и во сне. А тут, не дай бог, еще бы и этот оказался.

– Ладно, – сказал Завалишин. – Хватит переживать! Что было – то было! Зато век не забудем, как вшестером с членом Военного совета фронта, с членом Военного совета армии, с начальником политотдела армии, с замполитом дивизии в таком, можно сказать, обществе, среди бела дня, ползем с тобой на пузах в боевое охранение и от страха за начальство только что богу не молимся! Есть что вспомнить!

Но Ильин даже не улыбнулся.

– Не спорю, храбрый, – сердито сказал он про Львова. – Но одной немецкой мины на всех нас тогда вполне бы хватило!

– Дуролом он! – зло отрубил молчавший до этого Евграфов. Его плоское, широкое, казавшееся до этого Синцову таким спокойным лицо налилось кровью от напряжения, с которым он старался сдержать себя. Но не сдержал – вырвалось.

– О ком это ты? – усмехнулся Завалишин.

– О том, о ком надо. Вы эту храбрость тут в первый раз видите, а я ее еще на Тамани видел, когда из-за него по всему проливу бескозырки да пилотки… Видел его там, как он на берегу распоряжался до последнего! А черта мне в его храбрости, когда из всего нашего подразделения только двое живыми на камере выплыли! В одном две пули, в другом – три. Полгода по госпиталям вспоминал его храбрость, пока к вам не попал.

– Никогда не слышал от тебя этого, – сказал Завалишин.

– Услыхал – и забудь.

– И забуду.

Евграфов дохлебал чай и, не сказав больше ни слова, встал.

– Куда? – спросил Ильин.

– Спать пойду. Устал.

Надев шинель и пилотку, Евграфов, не прощаясь, вышел из домика.

– Сколько ему лет? – спросил Синцов у Ильина.

До сих пор воспринимая Евграфова как человека немолодого, он не задумывался, сколько же ему лет.

– Сорок два, – сказал Ильин.

– А откуда он, где до армии был?

– Ты его не спросил, когда комбатом был? – вскинул голову Ильин.

– Нет.

– Ну и я не спросил. Что сам о себе скажет – за то и спасибо. Будем спать ложиться? Сейчас Иван Авдеич со стола уберет, две лавки тебе сдвинем, сенник есть, постель тоже есть…

Ильин потянул к уху трубку неожиданным зуммером затрещавшего телефона.

– Ильин слушает… Здравствуйте, товарищ первый… У меня… Ничего с ним не делаем, спать думаем… Есть!

– Командир дивизии звонит, – сказал Ильин, передавая трубку Синцову. – Говори, тебя просит.

– Синцов слушает.

– Что, уже ночевать расположился? – спросил в трубке голос Артемьева.

– Собрались.

– Не выйдет. Приказано, чтоб ты до утра был обратно в штабе армии. На полчаса заедешь ко мне – хочу тебя видеть, – и отправлю дальше. А ко мне тебя Ильин доставит. У него и трофейный «опель» зажат, и водитель есть… Дай трубку Ильину…

– Есть, – сказал Ильин в трубку. – Есть… Будет сделано…

Говорил все это безразличным служебным тоном, но, когда положил трубку, лицо у него было обиженное.

– Некрасиво поступает.

– Почему? – спросил Синцов.

– Командир полка пригласил к себе в гости, а он забирает. Так не делают.

– Объяснил, что меня в штаб армии вызывают.

– Тогда другое дело. А зачем?

– Не сообщил.

– Может, повышение дать хотят, – полусерьезно-полушутя сказал Ильин и, открыв дверь, крикнул в темноту: – Кутуев, быстро сюда!..