Читать книгу "История России. Эпоха Михаила Федоровича Романова. Конец XVI — первая половина XVII века - Дмитрий Иванович Иловайский"

течение четырех месяцев. В общем, нельзя сказать, чтобы эти условия были очень жестоки, если взять в расчет обстоятельства. Русская армия, имея во главе такого начальника, как Шеин, могла быть просто забрана в плен без всяких условий, если бы блокада продлилась еще несколько времени, и король поступил довольно снисходительно, отпуская ее с оружием и некоторым имуществом.

В следующие дни польские военачальники прежде всего отобрали русские шанцы на Девичьей горе и вообще на правой стороне Днепра; потом уполномоченные явились в Шеинов острог и здесь, в Судной или Разрядной избе, принимали присягу и подписи от Шеина, Прозоровского и Измайлова, а больной князь Белосельский присягал в своей землянке. Затем польские комиссары переписывали и приводили в известность русскую артиллерию, снаряды и прочее оружие, как в большом остроге, так и в солдатских полках. Всех пушек или пищалей большого и среднего калибра оказалось около 120. Из них семь так называемых «верховых» или мортир, у которых ядро весит от 2 до 6 пудов. Собственно, из пушек самая большая называлась «Единорог», у которой ядра весили немного менее двух пудов; за ней следовала пушка «Пасынок» с ядрами в пуд 15 фунтов (по донесению Шеина, «запас расстрелялся»), потом «Волк», ядро в пуд («в устье и у шеи раздуло»), далее, постепенно уменьшаясь в калибре, шли «Кречет», «Ахиллес», «Грановитая пищаль», «Коваль», «Стрела», «Вепрь», несколько голландский пищалей, пищали полуторные (в полторы сажени длиной), «долгие», «короткие» и проч., кончая полковой пищалью с ядром в один фунт. При этом наряде оставался еще запас ядер разного калибра около 3200, а пороху пушечного 270 пудов и ружейного 283 пуда; далее 2767 пудов свинцу, медные формы для литья мушкетных пуль, 117 пудов фитиля; 47 000 аршин холста и 375 пудов поскони; от умерших и больных людей осталось более 4000 солдатских мушкетов, большей частью порченых, более сотни стрелецких самопалов, около 3000 шпаг, несколько тысяч копий, 1020 бандолетов (род карабинов), до 80 целых лат, 517 лат с полами, 1954 латы без пол, 3281 шапка железная целая и 1317 порченых, некоторое количество протазанов, алебард и тому подобное.

Русской армии король позволил взять с собой 12 небольших пушек и на каждую по четыре фунта пороху. Но на другой день заключения условий Шеин был в литовском лагере у гетмана Радзивилла на обеде, и тот подарил ему эти 12 пушек в благодарность за его ходатайство перед королем о свободном отпуске русского войска в Москву, а гетман поднес ему какие-то подарки со своей стороны. Впоследствии воевода оправдывался тем, что эти пушки не на чем было бы везти. Затем переписано было количество ратных людей, которые отпускались из таборов в Московское государство. По донесению Шеина, дворян и детей боярских оказалось с лишком 2600 человек; казаков, татар, стрельцов, пушкарей и потребных при войске мастеровых с лишком 1600 человек; урядников и солдат шести русских полков иноземного строя, рейтар, драгун, иноземцев старого выезду 4700. Но урядников и солдат четырех немецких полков Шеину не удалось привести в известность; в январе месяце, по росписям полковников, их было 2140 человек; а перед выступлением из таборов большая их часть перешла на службу к польскому королю да несколько сот осталось в таборах; по польским известиям, в московской рати западных иноземцев насчитывалось теперь не более 800; причем никто из их полковников не перешел к королю. Всего с Шеиным выступило из-под Смоленска 8056 конных и пеших ратных людей, кроме того, некоторое количество торговцев, боярской и дворянской челяди и прочих нестроевых людей. А под Смоленском осталось всякого рода больных более 2000; для них оставлено 60 четвертей муки, сухарей, крупы и толокна; 355 больным немцам дано на корм около 500 рублей. Отсюда мы видим, что еще в январе у Шеина было до 12 000 порядочного войска и масса боевых запасов и как легко мог бы энергичный предводитель пробиться сквозь неприятеля, который имел почти равное количество войска, но притом рассеянного по круговой линии обложения. А Шеин, малодушно ожидавший спасения извне, теперь повел в Москву жалкие остатки своей большой отборной армии; да и эти остатки продолжали таять, теряя по дороге от тяжких лишений многих больных и умирающих людей.

В среду на первой неделе Великого поста, 19 февраля 1634 года, после с лишком четырнадцатимесячного сидения под Смоленском остатки русской армии выступили из своих таборов на Дорогобужскую или Московскую дорогу. Они должны были проходить между станом запорожцев и острожком полковника Арцишевского, расположенных у самого днепровского берега. Тут по обе стороны дороги выстроилось польско-литовское войско. По левую сторону ее, то есть ближе к Днепру, верхом на богато убранном коне стоял король с королевичем Яном Казимиром и панами-радой, под охраной двух гусарских хоругвей. Среди неприятелей находились и московские посланцы Горихвостов с Пятым Спиридоновым; им пришлось быть зрителями унизительных церемоний, которым подверглось уходившее русское войско, в силу заключенных условий.

Около трех часов показались русские полки. По словам одного поляка-очевидца, это было «красивое и вместе трогательное зрелище». Русские шли унылые, тихо, без военной музыки, без боя в барабаны и бубны, со свернутыми знаменами и потушенными фитилями. Впереди ехали седовласые и седобородые старцы воеводы Шеин, князь Прозоровский, Измайлов; больного князя Белосельского везли в санях. Воеводы остановились, сошли с коней и пропустили мимо себя сотни боярских детей; к ногам короля положили девять их знамен. За ними следовал рейтарский полк Карла Деэберта; но он уже потерял своих коней и шел пеший; его пятнадцать знамен корнеты или прапорщики также положили к ногам короля. Спустя несколько минут король позволил поднять их и нести при своих частях. Шеин с товарищами приблизились к королю и поклонились ему до земли. Тут литовский гетман Радзивилл, возвыся голос, сказал им небольшую речь, смысл которой заключался в том, что они должны молить Бога за короля, милосердию которого обязаны своим спасением от конечной погибели. Воеводы отвечали благодарностию и снова били челом до земли. Потом, поклонившись в третий раз, сели на коней и продолжали путь. Следовавший за ними полковник Карл Деэберт, французский дворянин, не ограничиваясь низким поклоном, поцеловал у короля руку. Потом шел отряд полковника Фукса с шестью знаменами, которые также были положены на землю; за болезнью самого полковника, обряд поклонов и целования руки исполнили его оберст-лейтенант и майор. Далее шел остаток полка Тобиаша-Унзина (перед тем умершего) с восемью знаменами, имея во главе подполковника или оберст-лейтенанта. Потом опять отряд боярских детей собственного Шеинова полка с