Читать книгу "Элементали - Майкл Макдауэлл"

К полудню Одесса наконец добралась до спальни Индии. Девочка подняла глаза и кивнула ей; она пришла к выводу, что для этой горничной заправлять постели утром – не повинность, а работа, которую та выполняла с гордостью. Об их изменившихся отношениях свидетельствовало то, что Индия теперь без возражений позволяла ей себя обслуживать. Это показывало, как ошибочно полагала Индия, превосходство чернокожей женщины: любой, кто мог выполнять грязную работу в качестве прислуги и при этом не терять достоинства, восхищал ее и вызывал интерес.

Закончив с постелью, Одесса подошла к окну. Она посмотрела через плечо Индии на третий дом.

– Сегодня ничего не случится, – сказала Индия; ее голос сорвался – это были первые слова, произнесенные за утро. – Ничего не случится, – повторила она, когда ответа от Одессы не последовало. – Слишком жарко, чтобы что-нибудь могло случиться…

– Духи живут в аду, – сказала Одесса. – Духи, живущие в аду, не чувствуют жара. Это духи, живущие в аду, вызывают такую жару, вот так. Ты их не чувствуешь, деточка? – прошептала она, кивая в сторону третьего дома.

– Ты видела что-то внутри? – воскликнула Индия, щурясь от яркого света, потому что лучи полуденного солнца били прямо в заднюю стену третьего дома и ослепляли ее.

– Послушай, – продолжила Индия, которую больше не раздражала привычка Одессы не отвечать на прямые вопросы, – если что-то случится, все смогут это увидеть? То есть, если все это увидят, мы поймем, что это взаправду, если ты понимаешь, о чем я.

Когда Одесса вышла из комнаты, Индия осталась у окна, отложив вышивку. Она пристально следила за третьим домом, но знала, что все перемены, которые она наблюдала через окна, объяснялись только движением солнца по небу. «Сегодня ничего не случится», – сказала она себе. Как может случиться что-то важное, когда их сознание охвачено адским пламенем?

Все отказались от обеда. Одесса приготовила сэндвичи с мясным ассорти, но только у Дофина хватило духу проглотить несколько кусочков, от чего, по его словам, ему стало совсем плохо. Но три больших кувшина холодного чая опустели, и единственная причина, по которой они не налили четвертый, заключалась в том, что закончился лед.

Жара, ужасная с самого раннего утра, с каждым часом только усиливалась. Ни единое облачко не закрывало солнца; был отлив, и становилось только жарче из-за того, что еще больше белого песка отражало свет. Пар поднимался над лагуной Сэнт-Эльмо настолько плотный, что закрывал собой часть полуострова. Большая Барбара пошла в свою комнату и легла, направив вентилятор прямо в лицо, но довольно скоро отвернулась, потому что на нее дул только горячий воздух. Впервые, поддавшись слабости, она заплакала из-за желания выпить.

Люкер сидел в углу своей комнаты на циновке и наблюдал за струйками пота, стекающими с его согнутых локтей и колен. Изнемогающая от жары Индия рухнула в изножье своей кровати, разевая рот, как умирающая рыба.

Внизу Дофин в плавках лежал в гамаке и раскачивался, отталкиваясь тростью от стены. Одесса сидела рядом, держа Библию подальше от себя, чтобы не коснуться страниц потным телом. Дом почти не издавал звуков, кроме скрипа гамака, редкого шелеста тонких страниц Библии, сбивчивого тяжелого дыхания Люкера и Индии и приглушенных подушкой рыданий Большой Барбары.

Ли была одна в доме Сэвиджей и стала первой, с кем в тот день что-то случилось.

* * *

В одном купальнике она лежала в гамаке, подвешенном в юго-западном углу гостиной. Крепкий сон в такую жару был невозможен, и она могла лишь забыться в тревожной дреме, но даже так она отдохнула намного больше, чем бессонной прошлой ночью. Она сказала себе, что это скорее обморок от истощения, а не сон; и это была ее последняя сознательная мысль.

Когда она очнулась, а разбудили ее шаги Одессы в спальне наверху, солнце уже заметно опустилось. Она слегка повернула голову и увидела, что в комнате, кроме нее, никого нет. Одесса, пользуясь тем, что жара поутихла, очевидно, пришла из дома МакКрэев, чтобы убраться в спальнях наверху. Ли начала раскачиваться в гамаке и задумалась, сможет ли снова заснуть.

Других тем для размышлений не нашлось – жара пресекала любые попытки разумно мыслить – поэтому она в полудреме слушала шаги Одессы в комнате наверху. Потолок вибрировал, от чего гамак слегка потряхивало. Одесса перешла от Дофиновой стороны кровати на сторону Ли; очевидно, она меняла простыни. Затем переход к сундуку, где хранилось белье. Ли уставилась вверх и следила за шагами Одессы – такими четкими, как будто они были отпечатаны на потолке, словно танцевальные па для начинающих. Одесса топталась вокруг кровати, меняя белье, а затем подошла к комоду. «Зачем комод?» – удивилась Ли. Одесса вернулась к изголовью кровати. «О, – подумала тогда Ли, – она оставила наволочки на банкетке перед комодом». Еще один обход кровати, снова обратно к комоду с постельным бельем, затем к окну и пауза – вероятно, чтобы посмотреть, насколько низко солнце, или проверить, не начинается ли прилив. Она услышала, как опустили оконную раму. Ли подняла руку, чтобы взглянуть на часы, а потом вспомнила, что не надевала их сегодня, потому что в такую жару даже самая легкая ноша доставляла неудобства. Она оставила их на комоде, она…

Ли резко выпрямилась в гамаке, так что его фурнитура скрипнула и затрещала. Она задрала голову. Комната прямо над ней была не ее с Дофином спальней, а той, в которой, насколько она знала, никто не жил уже двадцать лет – с тех пор, как Ботвелл Сэвидж перенес что-то вроде сердечного приступа и умер там в одиночестве. Почему тогда Одесса меняла простыни на кровати?

Обливаясь потом уже от тревоги, которую она не осмеливалась приписать какой-либо конкретной мысли или страху, Ли остановила гамак и села неподвижно, прислушиваясь к шагам Одессы: в комнате прямо над головой, в коридоре наверху, в другой спальне или на лестнице.

В доме стояла тишина. Она ничего не слышала, кроме собственного тяжелого дыхания.

Тишина повергла ее в ужас. Шум залива был таким далеким и привычным, что она его никогда не замечала. На ослабевших ногах она встала с гамака и пошла к лестнице. Позвала Одессу, потом еще раз, но никто не ответил.

Слабо взывая снова и снова: «Одесса! Одесса!», она поднялась по лестнице. Не останавливаясь на втором этаже, прошла до самого верхнего. Одессы не было в ее комнате.

Она снова спустилась на второй этаж. Двери всех четырех спален были закрыты. Она боялась открывать их, но наконец решилась проверить ту, что принадлежала ей.

Комната оказалась пуста, но кровать застелена; две другие обжитые спальни на этаже тоже были пустыми, но аккуратными, готовыми принять гостей, которых никогда не приглашали в Бельдам.

Наконец она повернулась к четвертой двери, ведущей в комнату, расположенную прямо над тем концом гостиной, где она спала. Без сомнения, именно в этой комнате, а не в какой-либо другой слышались шаги Одессы. «Одесса!» – позвала она, повернув ручку и осторожно толкнув дверь ногой.

Первое, что она увидела – окно не было опущено наглухо, оно было поднято. «Конечно, – подумала она про себя, – конечно, эти окна не оставили бы открытыми, если бы здесь никто не жил…»