Читать книгу "Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации - Ольга Андреева-Карлайл"

Чтобы заработать немного денег, мы начали собирать водоросли, которые на Олероне называли “сарт”, а в других местах – “гемон”. Они росли на скалах далеко от берега, и собирать их можно было только во время очень сильного отлива. В те времена их использовали для производства желатина – сушили, обесцвечивали и применяли для производства суррогатов.

Во время равноденствия были очень сильные отливы, и на сбор выходила вся семья. Коричневые курчавые водоросли вручную отрывали от скал и складывали в мешки из-под муки, взятые взаймы у месье Бушо. Надо было торопиться, так как вода стремительно начинала прибывать. Сознание, что нас может унести в море, одновременно и пугало, и приводило в восторг. Торопясь на берег, мы тащили за собой тяжелые мешки, которые подхватывала прибывающая вода. Собранное везли в сад месье Массона на двухколесной тележке, сделанной отцом из старых досок и изношенных велосипедных деталей.

Мешки с водорослями протекали и оставляли на мостовой шлейф воды и песка. Тележка жалобно скрипела, пока мы толкали ее по Портовой улице до ворот в сад месье Массона. Там водоросли раскладывали на траве вокруг фруктовых деревьев. За несколько дней солнце и дождь отбеливали мясистые глянцевитые ленты, они высыхали и становились ломкими и легкими как перышко. Потом их отвозили скупщику в Ле-Шато. За килограмм водорослей давали двадцать пять франков (около пяти долларов), но чтобы набрать этот килограмм, надо было очень постараться.

Володя стал искать на острове какую-нибудь работу, которая была бы ему по силам. В конце концов – скорее всего, благодаря тому, что у него был Военный крест[57], – его взяли на должность бухгалтера в Винный кооператив, общественную винодельню, производившую самый известный продукт региона – коньяк. Винный кооператив занимал большое полуразвалившееся здание на южной окраине Сен-Пьера. После этого, в начале 1944 года, семья Сосинских (Володя, Ариадна и Алеша) перебралась от нас на старую мельницу рядом с шоссе, поближе к кооперативу.

Мельница Куавр, построенная еще в XIX веке, превосходно сохранилась. Каркасы огромных крыльев вздымались высоко в небо. Сделанные когда-то умелыми руками старых мастеров внутренние деревянные конструкции, жернов, лестницы и колеса были в отличном состоянии. Саму мельницу теперь использовали как склад, а Сосинские жили на ферме мельника – в простеньком домике с земляными полами, сохранившем, однако, своеобразное обаяние. Во дворе был колодец с изящной треногой из кованого железа.

В переезде Сосинских на мельницу было одно преимущество, о котором взрослые открыто не говорили. В Сен-Пьере было больше возможностей тайно общаться с Сопротивлением с континента. На мельницу легко можно было пройти незамеченным. И хотя она стояла рядом с шоссе, мельница была расположена так, что если смотреть с дороги, то за колодцем, самой мельницей и домиком нельзя было увидеть ничего, что происходило во дворе.

Бабушка делила свое время между мельницей и домом Ардебер – это придавало ее жизни тот стремительный темп, который она так любила. Теперь в Сен-Дени жили только мы четверо – семья Андреевых. Мы с Сашей снова обрели свои привычные роли и из членов большой коммуны превратились обратно просто в дочку и сына своих родителей, это было приятно, но все-таки мне было одиноко. В свои тринадцать лет я жила жизнью взрослых, но мечтала о друзьях своего возраста. Во времена Петена молодежь была в моде, но в нашей деревне молодежи не было, кроме тех, кто посещал пронемецкий клуб, которым руководили девицы Буррад. На мою радость, я подружилась с мадам Марке, квартирной хозяйкой супругов Калита.

Она была хорошенькой парижской портнихой, вышедшей замуж за состоятельного биржевого маклера. Марке ушли на покой и переехали на Олерон перед самой войной. Моя подруга, недавно овдовевшая, утверждала, что она медиум и имеет связь с потусторонним миром. Шатобриан и Альфред де Виньи[58], когда были настроены благосклонно, диктовали ей свои новые сочинения. Сидя в темноте, она записывала их тексты в специальную тетрадку. Бабушка однажды присутствовала на одном таком сеансе и была очень впечатлена. К сожалению, мадам Марке не разрешала мне в этом участвовать. “Моя маленькая Ольга, – сказала она. – Ты слишком скептически настроена и можешь смутить духов”.

Гостиная мадам Марке была заставлена позолоченными креслами и пухлыми диванами, обитыми розовато-лиловой парчой. На стенах рядом с реалистическими зарисовками ирисов и лилий висели два портрета пастелью в натуральную величину – мадам Марке и ее муж. Мадам Марке была всегда одета в черное, но с парижским изяществом, которое мне очень нравилось. От нее пахло издававшими нежный аромат ирисов духами Quelques fleurs парижского парфюмерного дома Houbigant.

Одним из главных достоинств ее дома была библиотека, полная декадентской поэзии рубежа веков, пикантных романов и таких же пьес. Поскольку у меня не было друзей, а в школу я не ходила, то вознаграждала себя чтением подобных книг. Мне нравились эти намеки на телесную близость, которых совсем не было в целомудренной русской классической литературе. Родители не одобряли французский будуарный юмор, но не вмешивались. Еще несколько лет назад папа разрешил мне читать все, что я захочу, хоть маркиза де Сада, что вызвало негодование у бабушки. Де Сада у мадам Марке не было – приходилось довольствоваться Фейдо[59].

Теперь, в тесном семейном кругу, родители открыто говорили об участии отца в деятельности Сопротивления. Андрея Калиту недавно тоже приняли в местную ячейку. С материка попросили узнать план расположения немецких батарей на острове, а Калита был единственным гражданским, кроме Клары, кто имел туда свободный доступ. Поскольку отец доверял ему настолько, что даже рекомендовал в Сопротивление, я окончательно уверилась в том, что Андрей Калита и его жена – приличные люди. Хотя я и сохранила некоторые сомнения на их счет, но касались они в основном белого терьера Бебки. Они все трое казались мне слишком легкомысленными. В 1943 году, несмотря на чтение фривольной литературы, я судила людей слишком строго.

Отец, полковник Мерль и другие члены олеронской ячейки предлагали разные варианты нападения на немецких солдат или подрыва немецкой военной техники, однако лидеры Сопротивления на континенте эти предложения не приняли. Они хотели избежать репрессий в отношении мирного населения, которые неминуемо последовали бы за актами террора против оккупационных войск. Ведь так уже не раз происходило в других местах. Мой отец и полковник Мерль вели себя как строптивые подростки. Мысль о том, что немцев могут победить без их участия, была невыносима и для них, и для бабушки, которая по природе своей всегда была активисткой. Они с полковником вели жаркие споры на эту тему. Бабушка даже примирилась с тем, что полковник при ней назвал Клару cette garce (эта стерва). Она свято верила, что произошла трагическая ошибка, и Клару, которая жертвовала собой ради других, осуждают несправедливо. Бабушка считала, что однажды общество ее оправдает.