Читать книгу "Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма - Александр Ливергант"

Дел действительно было по горло. В апреле Герберт Дженкинс планировал выпустить сборник рассказов Вудхауса о клубе «Трутни» под названием «Яйца, бобы и сдоба»: юмор ценится всегда, а во время войны, когда настроение не ахти, – особенно. В «Saturday Evening Post» печатался, как обычно с продолжением, роман «Раз – и готово». «Life» заказал Вудхаусу статью о его отношении к войне в Европе. На что рассчитывала редакция популярного иллюстрированного еженедельника, трудно сказать; никакого «отношения» у Вудхауса к войне не было, а если и было, то ограничивалось, скорее всего, одной фразой: «Пусть себе воюют, лишь бы не мешали писать». А еще писатель трудится над очередным «дживсовским» романом «Радость поутру». Получается, как видно, неплохо: за дверью кабинета часто раздается авторский смех. Трудится и донимает Таунэнда всевозможными вопросами. О том, например, может ли стесненный в средствах молодой лорд стать деревенским полицейским – деревенским, не лондонским. И вдобавок присматривает за известным уже нам попугаем Коко, истинным патриотом, выучившимся петь «Боже, храни короля», и бездомной кошкой: она недавно принесла котят, и писатель боится, как бы китайский мопс до них не добрался. До войны ли ему?..

Кроме всего прочего, Вудхаус с женой давно уже лелеяли далеко идущие (в самом прямом смысле слова) планы: сесть на пароход в Генуе и уплыть в Америку, подальше от военного лихолетья. План этот был, может, и неплох, но дальше разговоров дело не пошло, а в начале лета генуэзский порт закрыли: Италия, имевшая виды на Лазурный берег, объявила тогда уже поверженной Франции войну. Да и Лэ-Тукэ к этому времени был уже у немцев в глубоком тылу.

Военные, выпивавшие и танцевавшие в Лэ-Тукэ, запомнили Вудхауса вежливым, любезным, ласково улыбающимся – при этом погруженным в себя, отвлеченным, непроницаемым.

«Однажды я пил чай с Вудхаусом в их чудесной гостиной, – вспоминал в своей книге «Взрывай, сколько влезет!» английский летчик Рекс Кинг-Кларк. – Он привел собаку и всё время ее гладил. Вудхаус помалкивал, о чем-то задумывался, и трудно было поверить, что передо мной создатель таких смешных, эксцентричных персонажей, как Псмит, Дживс и Берти Вустер. Помню, мы заговорили о войне, – и я ушел с ощущением, что он не особенно верит в победу союзников»[59].

Слухи слухами, но в опасность вторжения немцев во Францию никто в Лэ-Тукэ по-настоящему не верил – и не только мирные Вудхаусы, но и военные, французские и английские. А точнее сказать, старались об этом не думать: пока ведь тихо, хотя война – эта странная война – тянется уже больше полугода. В марте 1940-го тогдашний британский премьер Нэвил Чемберлен (спустя всего два месяца ему на смену придет более решительный Черчилль) замыслил «губительную для Гитлера» морскую блокаду на манер континентальной блокады эпохи наполеоновских войн, в связи с чем Вудхаус в письме Таунэнду пошутил:

«Боюсь только, Германия на нынешних своих запасах протянет еще много лет. Немец, по-моему, в состоянии питаться крапивой и щепками до бесконечности».

Но бесконечно питаться крапивой и щепками в планы «немца», как видно, не входило. 9 апреля пали Дания и Норвегия, 15 мая – Голландия, следом Бельгия, в середине мая панцербригады Роммеля прорвали оборону Арденн, удачным маневром преодолели «неприступную» линию Мажино и продолжали наступать так быстро и споро, что обгоняли отступавшие французские части. В Париже начали жечь архивы, и Вудхаусы, наконец-то опомнившись от мирной спячки, последовали примеру высокопоставленных парижских чиновников: устроили на террасе Лоу-Вуд костер из «антигерманских» текстов писателя. Текст, собственно, был всего один – рассказ «Большой прорыв», где есть сцена совещания гитлеровской верхушки на Вильгельм-штрассе. Рассказ этот был опубликован в «Punch» в декабре 1939 года:

«В приемной было тесно – как в любом помещении, куда заходит фельдмаршал Геринг. Через несколько минут ворвался фюрер.

– Ну что, все в сборе? – спросил он. – Итак, насчет объявления войны. У кого какие идеи?

– Я тут думал… – начал Риббентроп.

– Чем? – перебил его Геринг, большой мастер неожиданных вопросов.

– Ну же, мальчики, мальчики, – произнес фюрер ласково. – Мне тут по дороге пришла в голову одна мыслишка. Давайте-ка уничтожим Британию[60].

2

Первую – запоздалую – попытку бежать на юг Вудхаусы предприняли только 20 мая, когда непроверенные и разноречивые слухи вдруг превратились в пугающую и неотвратимую реальность. Когда всем в Лэ-Тукэ – и это несмотря на призывы сотрудников консульства и спокойный, уверенный тон дикторов BBC не поддаваться панике – стало понятно, что немецкое наступление не только не захлебнулось, но идет полным ходом и почти не встречает сопротивления. А ведь в апреле и даже в начале мая еще была возможность пересечь Ла-Манш. Но слухами, известное дело, земля полнится! Не отступят же доблестные британские вооруженные силы, не дадут соотечественников в обиду! Не прерывать же работу над «Радостью поутру» – осталось всего-то несколько глав! Не отдавать же, в самом деле, любимых собак в карантин!

Всю смехотворность и нелепость попыток Вудхаусов бежать на юг сумел бы описать разве что сам Вудхаус. 20 мая Этель едет в английский военный госпиталь в Этапле и расспрашивает тамошнего коменданта о последних разведданных. Верный присяге служака заверяет миссис Вудхаус, что немцы еще далеко (а они уже в Амьене), и оснований для беспокойства нет. Вудхаусы принимают решение отъезд отложить; Этель, правда, колеблется, Плам же никуда ехать не хочет.

«Уезжать – это целое дело, – пишет он Рейнолдсу, – так что я сижу себе тихонько и сочиняю новый роман о Дживсе».

Однако одумываются, и после жарких споров в ночь на 21-е лихорадочно собираются, загружают вещи в «ланчию», вторую машину отдают домоправительнице, и наутро двумя машинами отбывают на юг. План бегства столь же грандиозен, сколь и несбыточен: добраться до Португалии, а там сесть на пароход – и в Штаты. Проезжают три километра, до Лиссабона уже рукой подать – и тут старушка «ланчия» ломается, причем всерьез. «Ланчию» за ненадобностью бросают на дороге, пересаживаются со всем скарбом и животными во вторую машину – и возвращаются в Лоу-Вуд.

На следующий день, пристроив собак соседям (Вудхаус себя казнит), вместе с семьей Грантов и еще одним англичанином на трех машинах вновь отправляются в путь. Впереди (так и подмывает добавить: на лихом коне) Вудхаусы, за ними в фургоне Жаклин, за Жаклин, замыкая кавалькаду, ее отец на «симке». Выезжают на шоссе – и вынуждены остановиться. Дорога забита машинами, телегами, велосипедами, гружеными вещами, пешеходами. Исход! Гранты теряют Вудхаусов из вида – что в этой несусветной толчее не удивительно. Вудхаусы съезжают на обочину и ждут Грантов. А Гранты сидят в сломавшемся фургоне и ждут – и ждать будут долго – механика. Поздно вечером Вудхаусы и Гранты порознь, так и не встретившись, бесславно возвращаются в Лэ-Тукэ. Эту ночь Пэлем и Этель ночуют внизу, в гостиной, предусмотрительно накрыв, по совету практичной Этель, головы подушками – а вдруг будут бомбить?! Не будут; бомбить мирный Лэ-Тукэ нет никакого резона, к тому же с 22 мая, то есть со следующего дня, Вудхаусы, как и все жители приморского городка, оказываются за линией фронта. Бегство в Португалию откладывается.