Читать книгу "Роман с Грецией - Мэри Норрис"

Ко мне за столик, несмотря на все протесты владельца ресторана, подсел один из рыбаков, и я смогла попрактиковаться в греческом. Произнося каждое слово очень медленно, как будто разговаривая с четырехлеткой, он сказал, что зовут его Андреас. Я знала, как будет «фара» – phota, от слова phos («свет»), как в слове «фосфор», и мне удалось поддержать разговор о сломанных фарах. Он окликнул своего друга, Григориоса, который оказался механиком.

Они согласились взглянуть на мою машину, и мы договорились, что если им не удастся сразу починить τα φωτα, то я пригоню машину в гараж Григориоса на следующее утро. Я сообщила, что в моих планах поездка в Никосию, и они тут же поправили меня, сказав, что греки называют столицу Лефкосией, и попытались отговорить. Зачем кому-то вообще сдалась Лефкосия? Там полнейший бардак. Турки, оккупировав север острова от Морфу до Фамагусты, забрали себе лучшие лимоны. Григориос был родом из Фамагусты, и если он хотел увидеть свою семью, то ему приходилось ехать сначала в Константинополь, а затем в Анкару за разрешением. Будучи туристкой, я, конечно, могла посмотреть турецкий сектор, если уж мне так хотелось (Саламин очень красивый, сказали они), но нужно обязательно вернуться до темноты. «Это почему?» – спросила я. Мне, конечно, нужно было починить фары, но вообще я не планировала вести машину в ночи. «Может быть небезопасно», – сказал Андреас.

После ужина Андреас и Григориос проводили меня до машины, припаркованной позади отеля «Дионис». Оказалось, сломался переключатель света, киприоты рассказали мне, как добраться до гаража. Я попрощалась с ними и вошла в вестибюль отеля, отделанный на современный манер; пол, выложенный плиткой, ярко подсвечивался флуоресцентными огоньками. В кресле сидел худой темноволосый мужчина, вдруг он поднялся и подошел ко мне. Это был владелец ресторана. Наверное, ему показалось, что я согласилась на встречу с ним. Андреас и Григориос предупреждали меня на его счет: дела в ресторане шли неважно, и все деньги были у его жены. Но чего он хотел от меня? В холле никого не было, за стойкой регистрации ни одного администратора. Он взял меня за локоть. «Один поцелуй», – сказал он, наклоняясь ко мне; его глаза блестели. Где-то я уже все это слышала. «Один поцелуй», – говорил Мими на Крите, показывая мне пещеру Минотавра. «Один поцелуй», – сказал коренастый моряк на корабле, идущем с Крита на Родос. Мне было известно, что означает «один поцелуй». Предполагалось, что я открою заветную дверцу. Я отшатнулась от него и побежала по коридору. Когда я открыла дверь в свою комнату, он все еще стоял там, руки по швам, и умоляюще вопрошал, как будто мы расстались после бурного романа: «Вот так? Так лучше?»

Мужчины… И почему я ждала кого-то? Да и нужен ли мне был кавалер? В течение всего прошлого года я только и делала, что занималась самосовершенствованием, надеясь устранить все недостатки, которые могли помешать мне привлечь мужчину. Я была полна решимости стать краше изнутри. Я составила себе список докторов, у которых намеревалась проконсультироваться: оториноларинголог для моих ушей (ota), носа (rhino) и горла (larynx); фониатр, который работал с певцами (к нему я хотела обратиться по поводу своей хронической хрипоты); оптик (единственное, что мне от него было нужно, это рецепт для заказа новых солнцезащитных очков перед поездкой в Грецию; но вместо этого он напугал меня глаукомой и диагнозом «недостаточность конвергенции», означавшим, что редакторская деятельность могла иметь последствия для моего здоровья). Дантист и гинеколог соревновались за звание самого страшного доктора в списке – и гинеколог победил.

Гинеколог оказался греком, что меня порадовало, хотя мне и не понравился его внешний вид. Он был низкорослым, с квадратной головой и жесткими черными волосами. С ним работала его жена, а их сын, у которого были отцовские волосы, делал домашнее задание в комнате ожидания. Вот ведь странно, эта семья чувствовала себя в мире женских гениталий как дома.

Слово «гинеколог» происходит от древнегреческого γυνη. В современном языке оно звучит как γυναίκα – получилось что-то более скользкое, более чмокающее. Путешествуя по Греции с таким багажом знаний в области этимологии, я чувствовала, что греческие мужчины не видят ни моего лица, ни глаз, ни волос: они, как гинеколог, фокусируются на другом.

– Будет немного щипать, – сказал врач, осматривая меня.

Я закусила зубами ладонь. Он спросил о моих сексуальных отношениях, и я ответила, что у меня их нет: я была одинокой. (Я была влюблена в одного парня, который не проявлял ко мне никакого интереса, поэтому решила подождать, пока встречу кого-то более достойного.) Когда одна моя подруга сказала гинекологу, что в тот момент не имела сексуальных контактов, он решил, что она лесбиянка. Позже, уже находясь в своем кабинете, греческий гинеколог сказал: «Вы абсолютно здоровы». Затем, натянув резинку на коричневый пузырек с моими цервикальными клетками, он с любопытством спросил: «Вы не состоите в отношениях?» – «Состою, – сказала я радостно. – У меня есть брат».

Я также сходила к психотерапевту, которому сообщила о том, какую глупость сморозила в кабинете гинеколога. Первым диагнозом, когда-либо поставленным мне психоаналитиком (а диагноз был нужен, чтобы получить страховку), оказалась дистимия[100]. Не найдя этого слова в словаре, я решила разбить его на составные части: dys, в противоположность eu, означает что-то плохое, как, например, в дистопии («неправильное расположение»). Что касается – тимии, я вспомнила, что в «Илиаде», когда воин терпел поражение в битве, он что-то чувствовал в своем thymos. Словом θυμος называлось место, которым ощущались все переживания, и греки считали, что это грудная клетка. Выходит, оно означает «дух, душа, сердце, злость». Поставленный мне диагноз «дистимия» говорил о том, что я была подавлена. Но существует ли от этого лекарство?

Психотерапевт следила за моими медицинскими приключениями с некоторым скептицизмом. По ее мнению, все мои проблемы с ушами-носом-горлом-голосом-глазами-и-зубами были вытеснением, а в действительности я переживала из-за своих гениталий. Надо сказать, мне было сложно считать женское тело красивым. Мы схлестнулись не на шутку: я утверждала, что стыжусь своего тела из-за матери. У моей мамы было пять сестер и один брат. «Отец страшно хотел мальчика, но в семье рождались только девочки, – рассказывала она. – Наконец, с шестой попытки, у него появился мальчик, и он сказал моей маме: “Этот ребенок будет мой, а остальными занимайся сама”».

Из этой истории, а также памятуя, что моя мать вроде тоже отдавала предпочтение сыновьям, я сделала вывод, что девушка ничего не стоит, она лишь помогает по дому. Мы были рабами «Аякса», метлы и веревок для белья «Геракл». Я явно завидовала, но, как попыталась объяснить психиатру, зависть была не к пенису. Единственное, чему я завидовала, была способность мужчин мочиться стоя. Затем наступил решающий сеанс: мы говорили о больницах, потому что моему отцу, живущему в Кливленде, делали операцию по поводу аневризмы аорты. Психиатр считала, что я боюсь больниц, потому что они ассоциируются у меня с кастрацией. «Но у меня никогда не было проблем с моими яич…» – я уже чуть было не произнесла слово «яичками», но тут же осеклась.