Читать книгу "Лгунья - Айелет Гундар-Гушан"

Поэтому на похороны Ривки Раймонда не пошла. Это было все равно что смотреть, как тебя саму, завернутую в саван, опускают в могилу. В первые недели она еще продолжала выходить на скамейку и кормить – вместо Ривки – кошек, но потом ей это надоело. Если Ривке так хотелось кормить кошек, могла бы пожить еще немного. Не позволила бы какому-то жалкому гриппу себя одолеть – жалкая стариковская смерть. Однако если кошки Раймонду не заботили, то школьники – дело другое. Ведь именно она уговорила Ривку с ними поехать. Нельзя же разочаровывать детишек!

Случилось так, что после похорон Ривки ее мобильный телефон остался у Раймонды. За день до смерти, ночью, когда Раймонда пришла к подруге, та отдала ей телефон. Ривке надоели звонки детей; сказать им было нечего, они только спрашивали, как она себя чувствует, – причем так, словно куда-то спешили, – и ей осточертело отвечать: «Нормально». Несколько дней Раймонда не решалась прикасаться к мобильнику; он лежал у нее в сумке, как мертвая черная мышь. Страшнее всего было, когда он вдруг начинал вибрировать – Раймонда боялась, что ее хватит инфаркт.

На поминках она пыталась сказать Ривкиным детям, что мамин телефон у нее, но никто ее не слушал: один слишком горевал, а второй был слишком занят приемом гостей. Гости были коллегами с работы, и Раймонда видела, что пришли они не из-за Ривки, а потому, что так принято. Потом телефон надолго замолк, но Раймонда продолжала его подзаряжать – не могла смотреть, как он печально мигает лампочкой, перед тем как отключиться. И вот однажды вечером телефон затрезвонил. Звонили из школы. Спросили, в котором часу за ней заехать и отвезти в аэропорт. Тут она вспомнила про поездку в Польшу. Вспомнила, как долго уговаривала Ривку поехать, как потом жалела об этом: что я буду без нее восемь дней делать?! Однако теперь Раймонда осталась без Ривки уже не на восемь дней, а навсегда, и делать ей было нечего. Разве что сидеть и ждать, пока она тоже подхватит грипп и сыграет в ящик.

Сначала она хотела сказать, что поехать не сможет: непредвиденные обстоятельства, то да се – но женщина в трубке, как и Ривкины дети, задавала вопросы не для того, чтобы выслушивать ответы. Ей надо было только уточнить:

– В семь утра подойдет?

Собственно, это она с самого начала и собиралась спросить. «Когда вам удобно?» она сказала только из вежливости.

И совершенно неожиданно для самой себя Раймонда сказала:

– В полвосьмого. У меня тай-чи.

Это было абсолютным враньем: тай-чи она не занималась. Тай-чи занималась Ривка – и сильно ли это ей помогло? Китайцы – они только рекламировать умеют, а больше ничего.

Женщина в трубке, после недолгой паузы, сказала:

– Хорошо.

По ее голосу Раймонда поняла, что женщина недовольна, но стесняется пререкаться с узницей концлагеря.

Раймонда повесила трубку и подошла к чемодану, в котором лежали Ривкины вещи. Когда Ривка умерла, ее комнату в тот же день отдали новенькой, с фиолетовыми волосами, а чемодан вынесли, и Ривкины дети еще полторы недели назад пообещали, что за ним придут. Однако с тех пор от них не было ни слуху ни духу. Бегали, небось, целыми днями по своим делам туда-сюда, как тараканы, отравой опрысканные. А чемодан так и стоял у Раймонды. В нем лежали Ривкино удостоверение личности, ее заграничный паспорт, кредитные карты, а также аккуратно сложенные носки. Эти носки ужасно Раймонду насмешили. По двум причинам. Во-первых, потому, что Ривка их сложила вдоль – кто так складывает носки?! – а во-вторых, потому, что Ривкины ноги умерли, а носки так и остались сложенными. Если бы Раймонда знала это раньше – что Ривка складывает носки, – она бы обязательно подругу высмеяла. Они смеялись друг над другом постоянно – беззлобно, как сестры. Но сейчас Раймонда смеяться над ней уже не могла, да и времени не осталось: надо было паковаться. К первой поездке за границу необходимо подготовиться как следует. Она примерила носки – как раз! Сиамские близнецы! И пахли носки приятно, Ривкой. На глазах у Раймонды выступили слезы.

Вместе с Ривкиными вещами Раймонда положила в чемодан и свои. «И никто, кроме меня, не знает, – подумала она, – что в этом чемодане две женщины – живая и мертвая». Директрисе дома престарелых Раймонда сказала, что едет с родными в отпуск; на всякий случай оставила ей номер телефона младшего сына, Эли. Пока он соизволит ей перезвонить, Раймонда уже успеет обогнуть половину земного шара. Закончив собираться, Раймонда еще раз заглянула в Ривкин заграничный паспорт – и та ей улыбнулась. Раймонда улыбнулась в ответ.

Ночью она пыталась заснуть, но не смогла – все от волнения. Как она будет лететь в самолете? Как будет ходить по земле другой страны? Ей ужасно хотелось поговорить об этом с Ривкой, но это было невозможно. Может, оставить директрисе письмо? Просто чтобы у нее челюсть отвисла.

По дороге в аэропорт Раймонда совершенно не боялась. В этом состояло одно из немногочисленных преимуществ ее возраста: бояться нечего. Кроме одной-единственной вещи, о которой никто в твоем присутствии заговаривать не смеет, а если ты заговариваешь о ней сама, то на тебя шикают: «Брось! Ну что за глупости!» – как будто ты рассуждаешь про какую-то небывальщину, про сказочного черта, а не про самую обычную и предсказуемую штуку на свете – смерть.

В аэропорту она познакомилась с детьми; все были вежливые и милые. Родители толпились рядом и фотографировали как ненормальные – будто самолета никогда не видели. Раймонда походила по дьюти-фри, но все было очень дорого. Впрочем, она так надушилась духами и намазалась кремами, что от нее стало пахнуть борделем. Раймонда подвела карандашом глаза и накрасила губы помадой за тридцать долларов, а когда продавщица спросила, не хочет ли она эту помаду купить, заявила, что за такую цену не купит ее никогда, из принципа, после чего наложила румяна. Однако тут она услышала по громкоговорителю свое имя – в смысле, имя Ривки, конечно, – и поспешила прочь из магазина.

В самолете у Раймонды от страха дрожали руки. Экскурсовод подумала, что старушка разволновалась из-за того, что едет туда, где пережила холокост, взяла ее руки в свои и стала успокаивать. Это ей немного помогло. Принесенное стюардессой виски тоже помогло, и через пятнадцать минут Раймонда уже смогла посмотреть в окно и – впервые в жизни – увидеть облака сверху. Они выглядели так же, как снизу, но вместе с тем иначе.

Когда они прилетели в Польшу, страх вернулся. Израильские пограничники проверяют паспорта спустя рукава, но с европейцами шутки плохи. Кто знает, что они с ней сделают, когда поймут, что она не Ривка? Но они не поняли. Пограничник с кислой физиономией поставил Раймонде штамп, а она сказала ему: «Thank you» и про себя добавила: «Чтоб вы все сдохли!»

32

Тем временем в приморском городе Лави учился наслаждаться ожиданием. Поначалу оно кажется неприятным на вкус, кисло-горьким, но когда к нему привыкаешь, то пьешь его – и не можешь напиться.

Лави почти совсем забросил компьютерные игры. Главным его хобби теперь стала тоска по Нофар, и в его воображении девушка все хорошела и хорошела. Каждый день она становилась на сантиметр выше, бюст ее становился все пышнее, улыбка – все лучезарнее, а глаза – все голубее. Лави снова и снова перебирал в памяти их свидания во внутреннем дворе, и каждый раз эти свидания представлялись ему все более и более потрясающими, веселыми, волнующими и страстными. Их реальные свидания были и в самом деле очень милыми, но с теми, которые Лави навоображал (а уж тем более со свиданиями, которые он представлял, когда Нофар вернется), не выдерживали никакого сравнения. Лави понимал, что, когда Нофар прилетит из Польши, все эти фантазии придется выкинуть из головы. Ведь получалось, что он невольно изменяет своей девушке с каким-то фантастическим созданием. Но пока что, если верить компьютеру, Нофар находилась от Лави на расстоянии двух тысяч пятисот сорока километров.