Читать книгу "Вторжение - Дин Кунц"

Она осознала, что труп-марионетка — другое проявление того самого эффекта, который оживлял фигурки на музыкальных шкатулках и заставлял куклу плакать. Для неведомых хозяев ночи мертвецы были игрушками, впрочем, как и живые.

Когда Молли собралась вновь посмотреть на потолок, одна из собак тихонько зарычала, потом другая. Они не спускали глаз с куклы.

Это изделие из пластмассы и резины снабдили подвижными суставами, но не батарейкой. Однако кукла повернулась на бок. Подняла голову.

Все посетители таверны в эту ночь сталкивались с невероятным, и не раз. Получили, можно сказать, прививку от изумления, вот и смотрели на куклу скорее с любопытством, чем со страхом.

Если бы обе собаки не продолжали рычать, многие из тех, кто смотрел сейчас на куклу, переключили бы внимание на потолок. Потому что куда больше шевельнувшейся куклы их тревожила проплывающая в небе над Черным Озером огромная масса.

Но кукла вдруг перестала плакать и села, свесив ноги со стойки бара, положив руки по бокам. Глаза ее открылись, голова повернулась.

Собранная на конвейере, склеенная, сшитая и подкрашенная, эта кукла в розовых велосипедках и желтой футболке, разумеется, была слепа, однако глаза ее двинулись сначала слева направо, потом справа налево, оглядывая собравшихся в таверне людей, словно она могла их видеть.

А потом она произнесла детским голосом: «Голодная. Есть».

Аргумент, что эти два слова наверняка входят в словарь, записанный на звуковом чипе, не казался убедительным.

И как только кукла заговорила, люди, которые стояли неподалеку от нее, подались назад.

Молли придвинулась к Нейлу.

— Голодная. Есть, — повторила кукла.

Все еще оглядывая зал, она продолжила демонстрацию своего словарного запаса: «Я тебя люблю… бэби хочет спать… бай-бай… болит животик… подгузник мокрый… Мамик, спой своей малышке… малышка любит твою песню… Я буду хорошей, мамик… Я голодна… малышка хочет пудинг… ам-ам, больше ничего нет…»

Кукла замолчала. Откинула голову назад, словно уставилась в потолок, словно почувствовала левиафана, летящего сквозь дождливую ночь.

А потом что-то в поведении куклы (повороте головы, наклоне тела вперед, вызывающем дрожь взгляде невидящих глаз) заставило Молли подумать, что кукла не просто чувствует присутствие этого левиафана, но и находится с ним на связи. Наклонив голову, вновь оглядывая таверну, кукла сказала: «Подгузник… подгузник… подгузник».

Потом отбросила второй и третий слоги: «Под… под… под…»

Кто-то крикнул: «Заставьте ее замолчать!» На это ему ответили: «Подождите, давайте посмотрим, что из этого выйдет».

— Петь… петь… петь… — продолжила кукла. Помолчала. Заговорила вновь, ограничившись тремя последними буквами: — Еть… еть… еть… — А после еще одной паузы встроила эти буквы в новое слово: — Умереть… умереть… умереть…

Оглядываясь вокруг, Молли видела только побледневшие лица. Наверное, и ее лицо в этом не отличалось от остальных.

Ли Линг наблюдала, прижав кулак ко рту, кусая костяшки пальцев. Ее муж, Норман, стоял, положив ружье на изгиб локтя, словно ему не терпелось пустить его в ход.

Кукла заявила: «Умирать больно» — и, хотя не было в ней источника энергии, которая могла бы вызвать перемещение руки, поднесла кулак ко рту, будто передразнивая Ли Линг.

Плечевой и локтевой сустав позволяли руке куклы согнуться, как она согнулась, чтобы поднести кулак ко рту. Но вот отлитые из губчатой резины кисти никак не могли допустить того, что произошло после этого.

Засунув пальцы между губами, кукла ухватилась за розовый виниловый язык и вырвала его.

— Умирать больно.

Левая рука поднялась выше, пальцы полезли в глазницу, выдернули полусферический глаз и бросили на стойку бара, где он и запрыгал по красному дереву, пока не замер навсегда, маленькая синяя искорка.

— Все ваши дети, — кукла уже не говорила, а просто чеканила слова, надерганные из различных предложений, записанных на звуковом чипе, — все ваши дети умрут.

Глава 27

— Все ваши дети умрут.

После повторения этой угрозы Молли повернулась к детям, которые собрались у дальней стены. Все они уже вскочили на ноги и смотрели на ту часть стойки бара, откуда вещала кукла. Ей бы хотелось, чтобы они не были участниками этого эпизода психологической войны, хотя, вероятнее всего, кукловод, который устраивал это странное представление, стремился к тому, чтобы его увидели не только взрослые, но и дети.

Одноглазая кукла уже шуровала пальцем правой руки в пустой глазнице, и Молли совершенно бы не удивилась, если бы из этой глазницы полезли серые черви.

— Все ваши дети умрут.

Груз этих четырех слов, по существу обещавших истребление человечества, придавил ее ничуть не меньше, чем неведомый огромный летающий объект, зависший над Черным Озером, а импульсы, которые вырабатывали двигатели этого объекта, не давали вздохнуть, сжимали душу.

Правая рука куклы переместилась к правой глазнице, вырвала второй глаз. Она ничего не видела и в день изготовления, так что теперь стала дважды слепой.

— Все ваши дети, ваши дети, все ваши дети умрут.

Задыхаясь от ярости, бормоча проклятья, Норман Линг выступил вперед, поднимая ружье.

— Норман, ради бога, не стреляй здесь! — крикнул Рассел Тьюкс, хозяин таверны.

Как только глаз выпал из резиновой руки, волшебство, оживлявшее куклу, ослабло, а может, исчезло вовсе. Кукла обмякла, повалилась спиной на стойку бара и замерла, уставившись пустыми глазницами в потолок, в ночь, в богов ливня.

Побледневший от страха, с закаменевшим от злости лицом, Тьюкс сложенной лодочкой рукой сбросил со стойки в корзинку для мусора вырванные виниловый язык и оба глаза.

А когда потянулся к кукле, кто-то крикнул: «Расс, сзади!»

Показав, что нервы у него натянуты как струны, Тьюкс развернулся с удивительной для его габаритов скоростью, вскинул сжатые в кулаки руки, готовый отразить любую угрозу.

Поначалу Молли не поняла, что вызвало предупреждающий вскрик.

А потом Тьюкс ей все объяснил:

— Я таким не стану. Черта с два!

Зеркало тянулось во всю длину стойки. Тьюкс смотрел на свое отражение, на котором правой половины его лица как не бывало.

Несмотря на уверенность своего заявления, наполовину убежденный в том, что зеркало врать не может, Тьюкс поднес руку к лицу, чтобы убедиться, что катастрофы еще не произошло. В зеркале его рука выглядела искривленной, изувеченной.

Ахи, охи, крики ужаса разнеслись по всей таверне, как только люди поняли, что Тьюкс — не единственный, кому зеркало, похоже, предсказывает его или ее судьбу. В зеркале они видели своих друзей, своих соседей, искали себя, и каждый превратился в труп, стал жертвой жестокого насилия.