Читать книгу "Хмурь - Ирина Лазаренко"

Что из этого – справедливость, и что мы должны вершить?

Совсем рядом с нами живут нормальные люди, ничем таким не забивающие голову. Сеют-пашут. Сегодня, быть может, собирают червеца в клубайке, к примеру. Вечером сложат его в кислый квас, сделают краску и продадут её на рынке в ближайшем городке или сами покрасят полотно и пряжу, пошьют себе красивые одежды ко времени свадеб. Что этим людям до хмурей, энтайских испытариев и земледержцевых интриг?

Зачем им новая война?

Откуда-то выныривает воспоминание: два года назад, время перед жатвой, сухая земля, оплетенная земляницей, смех баб, визг детей. Как меня занесло туда? Кажется, тоже спьяну. Отчего бы еще я полез к людям?.. Серьезные серые глаза под косынкой, надвинутой почти на брови. Поудалекий пригорок, за которым не видно смеющихся баб и визжащих детей. Смятые пучки травы мохны, выпростанные из косынки волосы цвета скошенного сена, острые плечи под небеленым полотном платьица, пахнущие земляникой губы, щеки, шея, крик-смех острокрылой песочницы в облачных небесах, а потом – глаза Птахи с бешеными котами, горящее от пощечин лицо, смех баб, визг детей.

…или нынче уже не червеца собирают, а камаху? Начала она вылупляться или нет? Сколько времени мы пробыли в испытарии? Я подсчитывал по пути, но теперь не помню, что насчитал.

– Накер, ты слышишь?

Делаю долгий глоток из кружки. Ставлю ее на стол аккуратно, как недавно делал Пень. Не хочу, чтобы он понял, насколько я пьян. Я сам этого не понимаю, пожалуй. Свой самогон Пень наверняка настаивает на мантихорьих хвостах.

Вообще-то я знаю, почему наставники не пытаются ни в чем разобраться. Потому же, почему и я не хочу ехать в Загорье: страшно. Страшно, что ответы окажутся хуже вопросов, или что их вообще нет, или… Нет.

Страшнее всего – задать вопросы, потому что это означает – воплотить то странное, непонятное и огромное нечто, которое жадно дышит в спину. Ведь пока еще можно промолчать, ни о чем не спросить, пока еще можно делать вид, что этого огромного – нет. А спросить – означает повернуться к нему лицом.

Да мрак меня раздери, если я хочу поворачиваться! Я не то чтобы трус, и ремесло у меня не самое мирное. И я, конечно, зверски рад, что этому нужному и необычному ремеслу меня обучили, но, вообще-то, я собирался просто получить ножны и осесть в Подкамне, в малонаселенном Подкамне, где никто к тебе не лезет с разговорами без нужды. А все эти тайны, Чародеевы, земледержцевы, какие-то там еще – я ж ничего в этом не понимаю!

– Что я буду делать в Загорье? Куда мне нужно идти?

Собственный голос бьется в висках колокольным билом. Я слишком занят, выговаривая непослушные, убегающие с языка слова, чтобы вдумываться в их суть.

Пень вертит свою кружку на столе, и она кажется совсем маленькой в его ладонях-лопатах. Хрыч сопит у меня за спиной, дракошка стучит хвостом по полу. Я чувствую жалостливый взгляд Грибухи и не хочу смотреть на нее, потому что тогда не смогу хранить непроницаемое выражение лица. Впрочем, я и теперь не уверен, что у меня получается.

– Мы представления не имеем, – говорит за моей спиной Бородач.

– Ты сам это должен понять, мрак тя забодай! – сердится Хрыч.

Я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть на них, потому что терпеть не могу смотреть на них.

– Ты найдешь обитель непременно, – строго говорит Пень. Берет кувшин, наливает самогон в мою кружку. – Кто еще может это сделать, желал бы я знать! В конце концов, ты хмурь или кто?

Серый дождь уже не плачет за узким окошком старой тренировочной комнаты. Теперь там маячит хохолок большой болотной кочки.

Старый Пень прав: Хмурый мир поможет мне найти вторую обитель.

Успокоенный, я принимаю полную кружку и долго пью пахнущий опятами самогон.

Я не хочу ничего помнить.

Незабывание

На втором году обучения нас принялись учить рисованию, и мы решили, что это такая шутка, злая, как Оса. Всё, что происходило в обители прежде, было доставучим и трудным, опасным, но при этом хотя бы понятно для чего нужным.

Лозины и палки требовались, чтобы мы рвались в Хмурый мир, где палками нас не достанешь – так обещали назидаторы. На деле это оказалось не совсем верно, нырнуть настолько глубоко трудно даже теперь, а тогда-то и пытаться не стоило, но мы пытались.

Отвратное на вкус Пёрышко, от которого съеживался язык и пекло нёбо, было нужно, чтобы сбросить панцирь с привычных действий и хода мыслей, убрать сомнения и неверия, которые не выпускали нас из солнечного мира в Хмурый.

Бесконечная беготня по лесу и полям, прыжки, кувырки, карабканья и всё прочее требовалось, чтобы сделать наши тела сильными и ловкими, ведь слабые и медлительные люди не выживают на землях, траченных войной. Позднее нас учили биться на мечах и палками – ровно для того же. Занятия по бесконечным земле-, общино-, зверо- и прочим – ведениям тоже умножали надежды на выживание. Кто-то скажет: за те годы, которые мы провели в обители, жизнь в Полесье стала легче и безопасней – ну, наверное, это так, но мы не в обиде на то, что всему этому научились.

Но рисование? Какая чушь!

Конечно, мы не относились к этому серьезно и усваивали науку лишь для того, чтобы не огребать по хребту от младших назидаторов.

И только через несколько лет, научившись по-настоящему взаимодействовать с Хмурым миром, мы поняли, как этому помогают картинки, созданные нашими руками и прочно оттиснутые в памяти.

Глава 6. По кочкам

Накер

Ненавижу-ненавижу-ненавижу города! Они давят на меня, как крышка гроба, особенно такие – большие, людные, тёмные. Из-за высоких, тесно стоящих домов улица всегда мрачная, а после дождя дороги не просыхают по многу дней, превращаются в слизкое чавкающее месиво, по которому с руганью и причитаниями плюхают комья грязи в форме людей.

Я смотрю в открытые окна и вижу напротив другие такие же дома, так близко, что можно, наверное, достать до них рукой. Мне кажется, что воздух тоже стоит между домами, недвижимый, пропитанный вонью гниющих отходов и сточных канав, что он висит над этими улицами годами, все время один и тот же.

Мне нужен простор, нужна нерасплёсканная даль перед глазами. В обители окна спальни выходили на холмы и реку, а окна залов для занятий – на озеро, такое большое, что края не видно, на горы перед ним и на старый лес. В лесу водились кабаны и кое-какие мелкие творины, пели птицы, пахло сладкой свежестью.

В городах я не могу дышать, не могу думать, не могу смотреть. Дома сходятся на краях узких улочек, и мне кажется, что моя голова вот-вот будет раздавлена ими, словно сухая корка.

Города наполнены людьми, недвижимый вонючий воздух становится вязким от их шагов, голосов, хохота, шороха одежды, от топота и грюкота, от песен и визгов. Люди всегда вокруг – за спиной, сбоку, впереди, и мне нужно каждый миг забарывать в себе желание оборачиваться, отходить в сторону, втягивать голову в плечи, зажимать уши, бежать, бежать, бежать отсюда!