Читать книгу "Собиратели ракушек - Розамунда Пилчер"

Простыни, рубашки, наволочки, чулки и пижамы плясали и хлопали на ветру. Освободив корзинку, Пенелопа подхватила ее и пошла обратно, но не спеша. Она заглянула по пути в огород — посмотреть, не полакомились ли кролики ее ранней капустой, а потом еще завернула к молодому кустику калины пахучей, от ее тонких веточек, густо одетых розовым цветом, пахло, на диво, разгаром лета. Надо будет принести садовые ножницы, срезать пару веток и поставить в гостиной для аромата. Она двинулась дальше, но задержалась опять, на этот раз — чтобы полюбоваться своим домом. Он стоял, залитый солнечным светом, перед ним раскинулась широкая зеленая лужайка, а позади темнели голые кроны дубов и синело чистое, прозрачное небо. Продолговатое, приземистое строение, белые стены, перекрещенные бревнами, под серой камышовой кровлей, нависающей над верхними окнами, точно густые, лохматые брови.

«Подмор Тэтч». «Соломенная крыша». Оливия говорила, что это дурацкое название; она всякий раз стыдилась, когда надо было его произнести, и даже предлагала Пенелопе выдумать другое. Но Пенелопа знала, что дому, как и человеку, имя дается раз и навсегда и изменить его нельзя. К тому же она узнала от викария, что в деревне действительно двести лет назад жил кровельщик, которого звали Вильям Подмор, и он крыл дома камышом и соломой. С тех пор и осталось за домом такое имя. Этот довод положил конец разногласиям.

Когда-то тут были два отдельных строения, но потом кто-то из предыдущих владельцев соединил их в одно, просто-напросто пробив двери в капитальной стене. Так получилось, что в доме две входные двери, две шаткие лестницы, ведущие на верхний этаж, и две ванные. И все комнаты соединяются между собой, что, может быть, не вполне удобно, если любишь побыть в одиночестве. Внизу находятся кухня, столовая и гостиная, а кроме того, еще и прежняя, вторая кухня, теперь чулан, в котором у Пенелопы хранятся соломенные шляпы, резиновые сапоги, холщовый фартук, цветочные горшки, корзинки, совки и цапки. Над чуланом на втором этаже расположена клетушка, забитая имуществом Ноэля, и дальше в ряд три более или менее просторные спальни. Та, что над кухней, — хозяйкина.

Но это еще не все: под самой крышей во всю длину дома тянется темный, пыльный чердак, а в нем хранится все, что Пенелопа не смогла заставить себя выбросить, когда перебиралась с Оукли-стрит, но для чего больше нигде не было места. Уже лет пять она давала себе обещание, что уж этой зимой обязательно все там разберет, но, поднявшись по шаткой лесенке и оглядевшись, из года в год, угнетенная грандиозностью задачи, малодушно откладывала ее решение на потом.

Сад, когда Пенелопа сюда переехала, был весь заросший, но это как раз и было интересно. Работа в саду была ее страстью, каждую свободную минуту она проводила на земле: выпалывала траву, вскапывала грядки и клумбы, возила навоз в тачке, вырубала засохшие кусты, сажала рассаду, отводила черенки, высеивала семена. И теперь, по прошествии пяти лет, могла стоять и с законной гордостью смотреть на плоды своих трудов. Что теперь и делала, забыв об Оливии, забыв о времени.

С ней это в последние годы часто случалось. Время перестало много значить для Пенелопы. Одно из преимуществ старости — не надо постоянно куда-то торопиться. Всю жизнь Пенелопа о ком-нибудь заботилась, а вот теперь ей не о ком думать, кроме как о самой себе. И есть время на то, чтобы постоять, посмотреть. Вспомнить. И видится все шире, как с вершины после долгого, трудного восхождения, ведь раз уж ты здесь, глупо не постоять и не полюбоваться сверху.

Конечно, у старости есть и свои недостатки: одиночество, болезни. Об этом много говорят. Но в шестьдесят четыре года — возраст не такой уж древний — Пенелопа своим одиночеством просто наслаждалась. Раньше она никогда не жила одна, и сначала ей было непривычно, но постепенно она научилась ценить возможность быть предоставленной самой себе, позволять себе разные предосудительные вольности — вставать, когда хочется, чесать, где чешется, засиживаться до двух часов ночи, чтобы послушать хороший концерт. Или вот еще — еда. Пенелопа всю жизнь готовила на семью и кормила друзей. Она была отличная кухарка, но с течением времени обнаружила в себе тайную неприличную склонность закусывать на ходу и чем попало. Например, неподогретой фасолью, чайной ложечкой прямо из банки. Или покупной сметанной заправкой для салата, намазанной на свежий зеленый лист. Или простым соленым огурцом, какие она, когда жила на Оукли-стрит, постеснялась бы выставить на стол.

Да и в болезни тоже нашлась своя положительная сторона. После той небольшой заминки, которую глупые врачи назвали инфарктом, Пенелопа впервые осознала неотвратимость своей смерти. Это ее не испугало, потому что она смерти никогда не боялась, но обострило все чувства и напомнило о том, что церковь зовет грехом упущения. Пенелопа не была религиозна и о грехах своих, которых с церковной точки зрения у нее, конечно, была уйма, обычно не размышляла, но теперь стала перебирать в уме все, что не удосужилась в жизни сделать. И тут, наряду с совершенно невыполнимыми фантазиями — вроде подъема на горные пики Бутана или перехода через Сирийскую пустыню, чтобы увидеть развалины Пальмиры, от чего теперь приходилось окончательно отказаться, у нее появилось неотступное желание, даже какая-то внутренняя потребность съездить в Порткеррис.

Сорок лет — это слишком много. Сорок лет прошло с тех пор, как она села с Нэнси в поезд, попрощалась с отцом и уехала в Лондон. Год спустя он умер, и она, оставив Нэнси на свекровь, вернулась в Корнуолл на похороны. После похорон они с Дорис два дня разбирали в Карн-коттедже его вещи, а потом надо было возвращаться в Лондон к неотложным обязанностям жены и матери. И с тех пор Пенелопа в Порткеррисе больше не бывала. А ведь хотелось. Отвезу туда детей на каникулы, говорила она себе. Пусть поиграют на пляже, как я когда-то, побродят по вересковым зарослям, нарвут цветов. Но так это и не осуществилось. Почему? Куда с молниеносной быстротой пронеслись годы, будто вода в быстрой речке под мостом? Возможности вроде были, но все упущены, она не воспользовалась ни одной: то времени не было, то денег на билеты; да и забот хватало — у нее на руках был большой дом, и отношения с жильцами, и воспитание детей, и Амброз.

Несколько лет она сохраняла Карн-коттедж за собой, не желая признать, что его нужно продать, что она все равно никогда больше в нем жить не будет. Она сдавала его через агентство жильцам и упорно твердила себе, что когда-нибудь еще вернется. Возьмет детей и покажет им квадратный белый дом на горе, и при нем таинственный сад за высокой изгородью, и вид на залив, и маяк.

Так продолжалось, покуда однажды, когда жизнь стала особенно трудна, из агентства не сообщили, что пожилой супружеской чете приглянулся ее дом и они хотят его купить, чтобы поселиться в нем на старости лет. Люди эти были еще и очень богаты. У Пенелопы с тремя детьми, которым надо было дать образование, с мужем, от которого не только не было помощи, но еще и самого приходилось содержать, просто не оставалось иного выхода, как принять выгодное предложение. И Карн-коттедж был продан.

С тех пор она перестала думать о поездке в Корнуолл. Правда, после продажи лондонского дома заикнулась было раз-другой о том, чтобы поселиться в Порткеррисе в каком-нибудь каменном доме с пальмой, но этому решительно воспротивилась Нэнси, и наверное, правильно. К тому же, надо отдать Нэнси должное, Пенелопа, едва только увидела «Подмор Тэтч», сразу же поняла, что хочет жить только здесь и нигде больше.