Читать книгу "Мужчина мечты. Как массовая культура создавала образ идеального мужчины - Кэрол Дайхаус"

Картленд, признанная «королева любовного романа», опубликовала больше 700 книг и благодаря своей продуктивности постоянно попадала в Книгу рекордов Гиннесса: в год она могла написать больше двух десятков книг. Ее романы перевели на тридцать четыре языка, они были известны по всему миру, хотя в 1980-х в Великобритании и США их популярность заметно снизилась. Формула романа Картленд хорошо известна. Героини, которых она называла своими «золушками», были невинны, чисты и красивы. Они влюблялись в герцогов и принцев – тоже красивых, богатых и мудрых в отношении житейских вопросов[372]. Картленд считала любовь явлением духовным и божественным. Она утверждала, что на протяжении всей писательской карьеры ее вдохновляло впечатление, еще с юности оставшееся у нее от книг Этель Делл, которая и научила ее верить в «истину любви»[373]. Картленд ассоциировала себя с «образом Золушки – красивой, но бедной молодой девственницы, которая танцует до заката и мечтает о принце»[374]. Хотя личная жизнь писательницы была непроста, со сложными отношениями с мужчинами, она считала себя невинной – словно у нее была некая «духовная девственность». «Я всегда казалась себе похожей на цветок, очень нежный и женственный, и всегда стремилась получить защиту сильного мужчины», – признавалась она своему биографу Генри Клауду[375].

Как и Либераче, Картленд была загадкой для окружающих. Либераче в своих выступлениях и Картленд в своих книгах формировали яркие гендерные репрезентации самих себя, лишенные при этом сексуальности. Оба придерживались – и даже пропагандировали – утешительное понимание сексуальных различий, корни которого уходили в жесткие ограничения послевоенного времени, когда мужчины были мужчинами, а женщины – женщинами и гендерные роли были ясно разграничены. Но в то же время их личности и действия ставили под вопрос всю эту гендерную парадигму. В их поведении было много отрицания. Либераче отрицал, что мужчины были для него сексуально привлекательны. А когда Картленд спрашивали, как же ее герои набирались сексуального опыта в мире девственниц, она резко отвечала, что этот вопрос ее «утомил»[376]. Она объясняла, что действие ее романов происходило в прошлом именно потому, что это позволяло героиням быть чистыми, невинными. А современное общество, на ее вкус, становилось слишком либеральным.

В 1970-х издатели стали намекать, что героини Картленд слегка устарели: были слишком непорочными, слишком неземными для современной публики. Но писательница не соглашалась. Мужские герои ее историй тоже не особенно менялись. В представлении Картленд мужественность предполагала шик, деньги и определенную отстраненность и даже жесткость по отношению к женщинам. Сколько бы она ни говорила о духовной составляющей любви, действительно привлекательный герой обязательно был богатым. Если у него не было дворца, он должен был владеть хотя бы сельским поместьем: Картленд часто говорила, что девушке везло, если ей удавалось выйти «замуж за человека, у которого есть ворота в свой парк»[377]. Рассуждения феминисток второй волны о том, что мужчины должны разделять с женщинами домашнюю работу, вызывали у нее непонимание и даже приводили ее в ужас. «Будьте мужчинами, отказывайтесь мыть посуду», – увещевала она на встречах с читателями[378]. Картленд считала, что мужчина, стоящий у раковины на кухне, лишается мужественности, становится продуктом женского – но ничуть не женственного – садизма[379]. Важную роль в формировании этой точки зрения играл социальный класс: для грязных дел у лордов и леди всегда были слуги.

Героями Картленд обычно были герцоги и принцы с разными титулами: герцог Букминистерский – в книге «Гордая бедная княжна» (Pride and the Poor Princess, 1981); умопомрачительный герцог Дарлингтон в «Страхе и любви» (Afraid, 1981); граф Рокбрук, который влюбился в простую деревенскую девушку по имени Пурилла в книге «Львица и лилия» (The Lioness and the Lily, 1981). Мужчины могли быть наследниками королевств, находившихся где-то в Центральной или Восточной Европе, на Балканах или в России. Так, в книге «Мегера и король» (The Hellcat and the King, 1977) мы знакомимся с королем Карании Миклошем; в «Страсти и цветке» (The Passion and the Flower, 1978) перед нами предстает князь Иван Волконский; а во «Влюбленном короле» (A King in Love, 1983) – Максимилиан, король Вальдастана. Конечно же, принцы заваливали героинь дорогими подарками. Очаровательный князь Иван подарил бедной Локите букет орхидей и инкрустированную бриллиантами брошь в форме бабочки, лежавшую в белой бархатной коробочке[380]. Картленд нравилась атмосфера конца восемнадцатого века, потому что после 1790-х мужчины перестали носить парики. Писательница признавалась: она «никогда бы не поверила, что мужчина в парике может привлекать как любовник»[381].

В 1950-х особую привлекательность книгам Барбары Картленд добавляли обложки от Френсиса Маршалла, которые выпускали сразу несколько издательств: New English Library (NEL), Corgi, NBantam и Pan[382]. До того Френсис Маршалл работал иллюстратором в британском Vogue. Его иллюстрации для обложек книг Картленд демонстрируют талант к изображению мрачных принцев с идеальной осанкой, которые возвышаются над мягкими податливыми Золушками. На его рисунке для книги «Очарованная вальсом» (The Enchanted Waltz; Arrow, 1955) изображена кружащаяся по залу пара, и принц просто блистателен в зелено-голубом фраке и шелковых чулках. Все двадцать лет у принцев в исполнении Маршалла были одни и те же черты: волевой подбородок и идеальная осанка. На обложке «Капризного ангела» (A Very Naughty Angel, 1975) принц с волосами цвета воронова крыла одет в отороченную соболем мантию, на нем красная шелковая лента и сапоги со шпорами. Меч наклонен под весьма двусмысленным углом, а зонтик милой спутницы стыдливо его касается.

К последней четверти двадцатого века истории про Золушек начали надоедать читательницам. Еще до возникновения движения за освобождение женщин мечты о прекрасном принце, который спасет от монотонности домашнего хозяйства, стали казаться просто нереалистичными. В настоящей жизни, а не в сказке, после замужества женщины 1950–1960-х вынуждены были вести борьбу за то, чтобы как-то успевать вести домашнее хозяйство и при этом работать[383]. Да и домашняя жизнь больше не казалась пределом мечтаний, даже состоятельная: она скорее отупляла и удручала. В то время активная сексуальная жизнь до брака все еще связывалась с определенными рисками и осуждалась; однако некоторые писательницы в своем творчестве изучали, как мужчины, брак и материнство становятся ловушкой для женщины. Среди этих писательниц была и Пенелопа Мортимер[384].