Читать книгу "«Титаник» утонет - Пьер Байяр"

Но самое волнующее событие произошло, скорее всего, во время сеанса, на котором присутствовали ирландский поэт Йейтс и медиум Керлор. Через полчаса после начала заседания участники услышали голос Стеда, который произнес следующее: «Дорогой Керлор, милый мой друг, простите меня за то, что я не принял всерьез предсказания и предостережения, о которых вы мне сообщили. […] Подтверждаю и хочу донести до всех, что этот джентльмен, господин Керлор, предсказал мою скорую смерть и катастрофу, и я очень сожалею, что не придал значения его предсказаниям».

Итак, в последний раз признав публично свой опрометчивый поступок, Стед явил пример истинно британской вежливости, которой он отличался на протяжении всех своих параллельных жизней.

4 апреля 1912 года миссис А. признается родственникам, что ей привиделось, как «пакетбот с четырьмя трубами столкнулся с ледяной горой» (название корабля звучало как «Тинтак»). 14 апреля в 11 часов вечера женщина по имени Джесси, находясь при смерти, сообщает дежурящему возле нее капитану Армии Спасения, что она видит, как большой корабль погружается в воду вместе со всеми своими пассажирами. В это же время Марчелла Каретто видит во сне, как ее муж, шатаясь, бежит по накренившемуся полу узкого коридора, а даме из Нью-Йорка снится, что ее мать сидит в спасательной шлюпке. Ни одна из двух последних женщин не знала, что их близкие отплыли на «Титанике».

Однако есть и другая деталь, которую сторонники теории совпадений не принимают в расчет, но на которой настаивает Бертран Меус в своей книге, посвященной предчувствиям крушения «Титаника»: Робертсон и Стед далеко не единственные, кто предчувствовал катастрофу. В одних случаях речь идет о пассажирах, в других – о членах их семей или о друзьях, в третьих – о лицах, не имевших к кораблю никакого отношения.

Меус собрал шестьдесят шесть свидетельств, где в той или иной форме предсказано будущее кораблекрушение[Histoires paranormales du “Titanic”, op. cit., p. 139–223.]. Понимая, что нельзя принимать всерьез все, он подвергает их строгому отбору. Прежде всего, опасаясь, что некоторые свидетели могли задним числом вообразить, что их тревоги возникли до начала плавания, он оставляет только те свидетельства, что были зафиксированы письменно до начала катастрофы.

Также он разделяет случай и логический вывод, устраняя слишком расплывчатые предчувствия, которые могут быть подтверждены без особого труда, и предчувствия, основанные на логических рассуждениях. Таким образом, он ограничивает число свидетельств тех, кто знал о слабых сторонах «Титаника», и кто, озабоченный безумством конструкторов, опасался, как бы отсутствие чувства меры не обернулось против них.

Разделив свидетельства на три группы, Меус в конце концов оставил восемь документов, удовлетворявших всем строгим условиям отбора: они были написаны задолго до катастрофы лицами, практически ничего не знавшими о «Титанике», и ни случай, ни логический анализ не могли объяснить точность предвидения.

С точки зрения Меуса, это собрание предчувствий достоверно и подтверждает рассказы Робертсона и Стеда, которые, по его словам, были составлены в условиях автоматического письма. Но если возможно найти объяснение тому или иному свидетельству, будь оно устное или письменное, понять, как неведомая катастрофа могла породить столь большое число предвидений, гораздо труднее.

Тем, кто интересуется художественными предвидениями, всегда приходится разгадывать загадки. Прежде всего, создается впечатление, что некоторые творческие личности обладали особой способностью улавливать знаки, посланные из будущего. Жюль Верн преумножал справедливые предсказания, словно обладал особым, одному ему присущим талантом чувствовать и описывать то, что может произойти, талантом, который наука и размышления сделали еще ярче.

Вне зависимости от осведомленности, присущей ряду авторов, произведения, подобные «Освобожденному миру» Уэллса, похоже, обладают специфическим звучанием, словно их провидческий потенциал не может быть оценен ни немедленно, ни при первой проверке, и только течение времени позволит ему раскрыться в полной мере.

Наконец, некоторые события, подобные крушению «Титаника», похоже, обладают таким эмоциональным зарядом, что не могут, согласно определению Пруста, полностью вместиться в то короткое время, которое им отведено, и являют результаты еще до того, как события свершатся, рассеивая в прошлом скоротечные проблески будущего, которые улавливают творческие личности.

И хотя исследование каждого литературного и художественного произведения с целью установить, являются ли они носителями знаков-предвестников, на повестке дня не стоит, выявление этих знаков должно находиться в зоне внимания политиков и ученых, чтобы способствовать скорейшему созданию двойного картографирования, учитывающего произведения искусства, уже явившие свой провидческий потенциал, и одновременно географические и временные зоны риска, ибо их объединение рождает потребность в их осмыслении.

Проведение такого картографирования совершенно необходимо, ибо если войну или природные катастрофы предусмотреть легко, то провидческие произведения интересны тем, что они помогают задуматься о немыслимом.

Бросая вызов мысли, неведомое может обрести неожиданную форму, как, например, извержение вулкана Фудзи или возврат к каннибализму, явления, которые хотя и вписываются в последовательность событий уже случившихся, но не поддаются вычислениям, основанным на правдоподобии.

Труднее поддаются осмыслению небывалые прежде конфигурации – такими в свое время были рождение тоталитаризма и первые теракты исламистов, – подчиняющиеся законам с непредвиденными ограничениями, которые не являются продолжением существующих законов и устанавливающие формы рациональности, выходящие за рамки нашего понимания.

Писатели и художники имеют больше возможностей представить себе возникновение небывалых явлений и конфигураций, ибо пребывают в абсолютном центре разноплановых реализаций возможного, в этом саду, придуманном Борхесом, где создаются все воображаемые истории и куда они, в сопровождении творцов менее благонамеренных, иногда имеют шанс попасть.

Теория, согласно которой литература и искусство являются сейсмографами, способными время от времени регистрировать вспышки из будущего, не должна, разумеется, умалять ту роль, которую играет наше чтение в формировании параллелей между художественными произведениями и реальностью.

Действительно, теоретики совпадения небезосновательно подчеркивают исключительную способность человека воспроизводить аналогии и вязнуть во множестве сходных фактов и разрозненных во времени и пространстве текстов, логику которых он постфактум изобретает заново.

Но даже когда мы читаем эти произведения, переживая и зная заранее, чем они закончатся, и выбираем отрывки, способные подтвердить их провидческие свойства, проблески возможного будущего в них не угасают.

Проблески, способные расширить наше видение будущего и одновременно заранее подготовить нас к непоправимому, к встрече с самым худшим; понимая, что защита, которую должны предоставить нам те, кто нами правит, иллюзорна, мы должны принять меры, чтобы защитить самих себя