Читать книгу "Советская нация и война. Национальный вопрос в СССР, 1933–1945 - Федор Синицын"

23 октября 1942 г. политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о введении новых знаков различия в Красной армии — погон[550] (официально введены в январе — феврале 1943 г.). Была также принята новая форма одежды и головных уборов. С июля

1943 г. устанавливалось четкое деление военнослужащих на рядовой, сержантский, офицерский состав и генералитет[551]. Введение нового образца униформы и иерархической структуры в армии и на флоте, во многом копировавших униформу и структуру дореволюционной русской армии, в центральной прессе объяснялось расплывчато («в связи с введением единоначалия», «для повышения авторитета командира»[552]). Однако в армейских изданиях цель этой реформы была четко определена: «Надевая погоны… Красная армия и Военно-морской флот тем самым подчеркивают, что они являются преемниками и продолжателями славных дел русской армии и флота»[553]. Таким образом, истинный смысл этих преобразований заключался в планомерном возвращении к традициям великодержавия[554]. В сентябре — октябре 1943 г. новая униформа была введена также для железнодорожников (для них также были установлены новые звания), юристов, работников дипломатической службы[555].

Реформы коснулись и школьного образования. С 1 сентября 1943 г. была введена школьная форма и установлена система раздельного обучения мальчиков и девочек в школах, как это было до Октябрьской революции. В августе 1943 г. было принято решение о создании Суворовских военных училищ, в октябре 1943 г. — Нахимовских военно-морских училищ[556], которые имели своим прообразом дореволюционные кадетские училища[557]. 10 января 1944 г. приказом наркома просвещения РСФСР в школах была введена пятибалльная система оценки успеваемости и поведения, «применявшаяся в течение многих десятилетий в русской школе» до Октябрьской революции[558]. 21 июня 1944 г. были введены золотые и серебряные медали для выпускников школ[559], как это было в дореволюционное время.

В 1943–1944 гг. было возвращено историческое название городу Ставрополь (до того носил название Ворошиловск), Орджоникидзевский край был переименован в Ставропольский, были возвращены исторические названия городам Серго, Орджоникидзе и Имени Кагановича в Ворошиловградской и Сталинской областях, переименованы по «географическому принципу» железные дороги имени Берии, Ворошилова, Молотова, Кагановича, Дзержинского и Ленинская. 13 января 1944 г. были восстановлены исторические наименования двадцати улиц, проспектов, набережных и площадей Ленинграда, в том числе Невского проспекта, Дворцовой площади и Дворцовой набережной. Характерно, что переименование географических названий не прошло незамеченным среди населения[560], которое порой воспринимало эту акцию как настоящую «топонимическую контрреволюцию».

Великодержавные тенденции в полной мере проявились в советской литературе и искусстве. А. Н. Толстой в докладе на сессии АН СССР в ноябре 1942 г. отметил, что в 1920–1930-х гг. «момент отрицания всего прошлого литературного наследия, заклеймения его дворянским и буржуазным индивидуализмом и классово враждебной литературой, принимал… уродливые формы», но с началом войны «впервые, как колокол града Китежа, зазвучали в советской литературе слова: святая Родина». Таким образом, по мнению писателя, «советская литература… от пафоса космополитизма, а порою и псевдоинтернационализма — пришла к Родине»[561]. И. Г. Эренбург писал: «Не отказываясь от идеалов будущего, мы научились черпать силы в прошлом. Мы осознали все значение наследства, оставленного нам предками»[562]. В литературе и искусстве заново зазвучали понятия «Россия», «русский» («Русские люди» К. Симонова, «Русский характер» А. Толстого, «Россия» А. Прокофьева)[563].

На созванном в июле 1943 г. совещании кинодраматургов, писателей, кинорежиссеров и актеров глава Госкино И. Г. Большаков выдвинул на первый план тематику, связанную с русским народом. Эта позиция была поддержана другими деятелями искусства. Так, известный кинорежиссер И. А. Пырьев заявил: «Как ни странно, но в нашей кинематографии очень мало русского, национального». Драматург А. П. Штейн отметил, что «русский народ, объединивший вокруг себя весь [советский] народ, имеет право на примат»[564].

Особым аспектом великодержавных тенденций в литературе и искусства стало освещение образа Ивана Грозного, который был одним из наиболее привлекательных для И. В. Сталина деятелей русской истории. Жизнь и деятельность Ивана Грозного была признана направленной на «усиление России»[565]. В июне 1942 г. в Ташкенте состоялась научная сессия Института истории АН СССР, на которой были заслушаны доклады о деятельности И. Грозного[566]. А. Толстой еще в 1941 г. приступил к написанию пьесы «Иван Грозный» в двух частях. Однако эта пьеса была подвергнута критике за то, что она «извращает исторический облик одного из крупнейших русских государственных деятелей»[567], «не решает задачи исторической реабилитации Ивана Грозного»[568]. И. В. Сталин пригласил А. Толстого на беседу и предложил ему «дать более широкое освещение государственной деятельности и смысла введенной им [Грозным] опричнины»[569]. Однако писатель вольно или невольно не смог создать достаточно обеляющей характеристики И. Грозного. Несмотря на то что А. Толстой пытался доработать обе части дилогии («Орел и орлица» и «Трудные годы») и в 1943 г. неоднократно просил И. В. Сталина разрешить их постановку, этого сделано не было. В результате в сентябре 1943 г. И. В. Сталин одобрил сценарий С. М. Эйзенштейна, где «Иван Грозный как прогрессивная сила своего времени, и опричнина, как его целесообразный инструмент, вышли неплохо»[570].