Читать книгу "Тайна 13 апостола - Мишель Бенуа"

— Его преосвященство ознакомил меня с вашим первым рапортом; по нему видно, что между вами и французом существуют дружеские отношения. Но этого недостаточно, монсеньор, совершенно недостаточно! Я не могу поверить, что он ничего больше не рассказал вам о природе исследований, которые он ведет с присущим ему талантом, и притом уже давно!

— Я не думал, что подробности разговора, перескакивающего с пятого на десятое, могут интересовать кардинала.

— Все детали важны, монсеньор. Вам в ваших отчетах надобно быть точнее и отбросить излишнюю сдержанность. Эти доклады помогают кардиналу экономить свое драгоценное время, ведь он не хочет упустить из виду ни одного научного достижения — это его долг как префекта Конгрегации вероучения. Мы ожидаем от вас добросовестного сотрудничества, монсеньор, и вы знаете почему… не так ли?

Лиланд не мог совладать со своими чувствами — его переполняла глухая ненависть. Он молча кусал губы.

— Видите этот епископский перстень? — Кальфо протянул руку. — Замечательный шедевр из тех времен, когда люди еще понимали язык камней. Аметист, который выбирает большинство католических прелатов, — символ смирения, оно напоминает нам о чистосердечии святого Матфея. Но здесь, в этом перстне — гелиотроп, который ассоциируется со святым Петром. Каждое мгновение он напоминает мне о том, чему я посвятил всю мою жизнь — о католической вере. Это ее, веру, затрагивают труды отца Нила. И когда он чем-то делится с вами, вам, монсеньор, не следует впредь ничего скрывать из его слов, как вы поступали до сих пор.

Знаком отпустив посетителя, Кальфо сел за письменный стол. Выдвинув ящик, он достал оттуда пачку вырванных из блокнота страниц — донесение-стенограмму вчерашней беседы. «Пока только я знаю, что Лиланд — не с нами. Антонио хорошо поработал».

Шагая к своему кабинету, Лиланд пытался подавить в себе гнев. Этот минутант уверен, что oн упустил в рапорте большую часть своего разговора с Нилом. Откуда он знает?

«Нас подслушивали! Меня поставили на прослушку здесь, в Ватикане».

Ярость вспыхнула в нем с новой силой. Слишком много страданий они причинили ему. Они сломали его жизнь.

Войдя в крошечный кабинет Лиланда, отец Нил извинился за опоздание:

— Прости, я бродил до площади…

Он сел, прислонив сумку к ножке стула, и улыбнулся:

— Я туда упрятал свои самые ценные записи. Я хочу показать тебе, к чему я пришел. Это заключения предварительные, но ты начнешь понимать..

Прервав его жестом, Лиланд написал на клочке бумаги несколько слов и, прижав палец к губам протянул отцу Нилу листок. Недоумевая, француз взял бумажку и прочел: «Нас подслушивают. Ничего не говори. Я все объясню. Не здесь».

Он поднял на Лиланда изумленный взгляд. А тот заговорил беспечным тоном:

— Ну так как, хорошо устроился в Сан-Джироламо? Вчера тут у нас сирокко поднялся, ты был в порядке?

— Гм… да нет, голова весь вечер болела. Да что такое…

— Нам с тобой сегодня нет смысла снова идти: книгохранилище — хочу сперва показать тебе то, что хранится у меня в компьютере — там есть уж готовая работа. Это у меня дома. Хочешь, сходим туда прямо сейчас? Это на виа Аурелиа, в десяти минутах ходьбы отсюда.

Он кивнул на дверь ошарашенному отцу Нилу и встал, не дожидаясь ответа.

В тот момент, когда они выходили из коридора на лестницу, Лиланд, пропустив отца Нила вперед, оглянулся. И увидел, как из соседнего кабинета вышел незнакомый минутант, невозмутимо запер за собой дверь и направился за ними. На нем была обычная пасторская куртка, но весьма элегантная, и Лиланд в полумраке коридора заметил его черный взгляд, меланхоличный, но пугающий.

Быстро догнав отца Нила, который с недоумевающим видом ждал его на первых ступенях лестницы, он коротко бросил:

— Вниз. Живо.

46

Когда они прошли колоннаду Бернини, Лиланд огляделся и без церемоний взял отца Нила под руку.

— Друг мой, сегодня утром я узнал, что наш вчерашний разговор был подслушан.

— Ну прямо как в посольстве Советского Союза в былые времена!

— Советской империи больше нет, но здесь ты находишься в мозговом центре другой империи. Я знаю, что говорю, но ты меня об этом больше не расспрашивай. Бедняга (он так и сказал, перейдя на английский, «my poor friend»), что за осиное гнездо ты разворошил?

Дальше они шли молча. На виа Аурелиа было многолюдно — не поговоришь. На перекрестке Лиланд остановился перед современным зданием.

— Вот, у меня здесь квартира на четвертом этаже. Ее оплачивает Ватикан, моего жалованья минутанта на это не хватило бы.

Переступив порог квартиры Лиланда, отец Нил даже присвистнул:

— Монсеньор, да это же здорово!

Большая гостиная была разделена надвое. В первой ее части царил кабинетный рояль, вокруг которого была в беспорядке разбросана всевозможная акустическая аппаратура. Решетчатый шкаф с книгами служил одновременно перегородкой, по другую сторону которой отец Нил увидел два компьютера с подключенными к ним принтерами, сканерами, еще какими-то устройствами в футлярах и коробках, назначение которых он даже не смог определить. Лиланд попросил друга чувствовать себя как дома и смущенно пояснил:

— Все это добро — дар моей американской общины. Они были в ярости от того, каким манером меня в интересах политики церковных властей отстранили от должности настоятеля наперекор их воле, они-то меня переизбирали регулярно. Ватикан требует, чтобы я каждое утро и каждый вечер обязательно появлялся в кабинете минутанта. В промежутках я работаю в книгохранилище, потом возвращаюсь сюда. Отец Бречинский позволяет мне переснимать кое-какие манускрипты, я их потом сканирую.

— Почему ты сказал, что я должен остерегаться его?

Лиланд, казалось, заколебался, прежде чем ответить:

— В ту пору, когда мы учились в Риме, ты смотрел на Ватикан с Авентинского холма. Он в километре отсюда — это далеко, Нил, это очень далеко. Ты был очарован балетными танцами прелатов вокруг папы, тебе, как зрителю, все это было по душе, ты гордился своей принадлежностью к этой империи. Но теперь ты уже не зритель, ты насекомое, попавшее в сачок или застрявшее в паутине, влипшее в нее, как беспомощная муха.

Отец Нил слушал его молча. Он и раньше чувствовал, что после смерти отца Андрея рухнула и его жизнь, потому что он вступил в мир, о котором ничего не знает. А Лиланд продолжал:

— Юзеф Бречинский поляк, один из тех, кого зовут «папскими людьми». В силу своей абсолютной личной преданности Святейшему Отцу он разрывается на части между разными течениями, треплющими Ватикан. Вот уже четыре года я работаю по соседству с его кабинетом, а все еще ничего о нем не знаю, кроме того, что он несет бремя бесконечных страданий, — это видно по его лицу. Кажется, ты пришелся ему по сердцу. Но будь очень осторожен, говоря с ним, взвешивай каждое слово.