Читать книгу ""Абрамсы" в Химках. Книга третья. Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов"

До нужной двери он провел ее не через огромный неосвещенный двор, а вдоль стены длинного дома. Где-то в стенах горели огоньки свечей или керосинок, но в основном было темно. К этому тоже все привыкали очень долго: жизнь без свободного, почти бесплатного электричества, всегда ждущего в твоей розетке, оказалась богатой на неожиданные ощущения и правила. Когда даже маломощные генераторы на вес золота, а канистра солярки стоит иногда дороже человеческой жизни… Тут будешь выбирать, что именно делать с каждым роскошным киловаттом. В этих краях начали одну за другой налаживать вертушки на речках, ериках и ручьях. Что было южнее, она не знала. Ветряки ставят, может быть?

– Подожди здесь, красавица.

Он ушел вперед, но дверь за собой не прикрыл, и Вика слышала голоса очень хорошо.

– Матушка Ефросинья, с Андреевщины девушка пришла, с делом.

– Да?

– Наша, матушка, – от Лукича, можно сказать. С малым грузом. И с оружием. Провел тихо.

– Бог с ним, с железом. Проси.

Пару раз стукнуло, потом впереди стало чуть светлее. Потом сторож появился в дверном проеме, снова заслонив свет, и сделал понятный жест рукой. Оружие он увидел, надо же. Или по поведению почувствовал?

– Здравствуйте.

Заполненная мраком комната. Единственное светлое пятно – над письменным столом. Дрожащее, неровное пламя толстой свечи освещает очень немногое. За столом женщина средних лет, с усталым и суровым лицом. Вика не имела понятия, была ли она настоятельницей Введено-Оятского монастыря до войны: кажется, кто-то говорил, что нет.

– Ну, здравствуй. Подходи ближе, садись. Устала?.. Иди, Петрович, спасибо тебе. Я или сама гостью устрою, или позову кого. Но ты постой там пока внизу, чтобы не сунулись, мало ли.

Женщина говорила спокойно, и усталость в голосе чувствовалась. Что ж, Вика и сама устала. Подошла, села на простой стул: один из двух, стоящих в комнате, напротив стола. Дверь позади тихо прикрылась, удаляющиеся шаги были глухими.

– Сторож сказал, ты назвалась.

– Да. Я Вика, от Лукича с Андреевщины.

– Хорошо… Ваши все живы?

– Смотря за какое время считать… Последняя безвозвратная – дней десять назад… Но раненые есть, и не так уж мало. Как наши здесь?

– Все живы, слава Богу. Воин Иван только плох. Плачет, жить не хочет. С ложечки кормим, уговариваем каждый раз. «Безногим, – говорит, – не хочу жить, лучше добейте». Зайди к нему. Ко всем зайди, но к нему первому, хорошо? Ничто его не утешает, бедного… Все плачет и плачет, и еще спит много. По полдня…

Настоятельница прикрыла глаза и чуть отклонилась назад. На ее лицо сразу легла густая тень, сделавшая женщину еще старше.

– Я зайду. Гостинец принесла – небогатый, конечно, но… И еще у меня дело. Может, простое, а может, и нет, сама не знаю.

– Какое же дело, воин Виктория? Вряд ли простое, если уж ноги топтала. Говори.

Пораженная непривычным обращением к себе, «воин Виктория» простыми словами рассказала, что в одном из рейдов ребята подобрали в брошенной чужой машине журнал на французском языке. В отряде никто французского не знает, быстро найти нужного человека по ближайшим деревням тоже не удалось, да и не всюду стоит ходить и спрашивать. Вот сюда послали ее, и прямо с журналом.

– Что ж, – женщина вздохнула, – я тоже не знаю. Английский, да церковнославянский, да греческий. Но кто-то найдется, это вы верно придумали. Оставь мне. Когда, сказали, надо?

– Сказали, к утру.

Они столкнулись на мгновение глазами, и на этот раз вздохнули обе, и потом так же обе улыбнулись.

– Ну, тогда времени точно лучше не терять. Оставь журнал, не бойся, я поспрашиваю. Пока тебя лучше не видеть никому. К раненым вон сходи, через час возвращайся. Петрович и туда проводит, и назад. Что устала, вижу, но все равно сходи, им это нужно. Редко от вас приходят. Понимаем, почему редко.

Уже поднявшаяся со стула Вика молча кивнула, ослабила пластиковую стяжку рюкзачка и положила на стол перед настоятельницей тугой пакет с чаем и затянутый в полиэтилен журнал.

– Чай? Спасибо, очень рады. А это тот самый, значит.

Настоятельница посмотрела на журнал мельком и положила его обратно на стол, не стала разворачивать.

– Еще вот что… Рюкзак свой оставь вон в углу, не носи никуда. Что бы у тебя там ни было железное – никому это здесь не нужно. А себе, как будешь идти, накинь вот на голову.

Она неожиданно для Вики протянула снятый откуда-то со спинки своего стула темный платок.

Сержант задумалась только на секунду. Да, идея была хорошая. Идет себе девушка в платке по двору, за всем тут знакомым сторожем, – значит, своя. А непокрытые волосы точно вызовут вопрос. Благодарно и опять же молча кивнув, она аккуратно приоткрыла дверь и так же аккуратно, на ощупь, спустилась по совершенно темной лестнице. Дверь внизу была глухо закрыта, и ручку на ней пришлось нащупывать целую минуту, пока самой не стало страшно, что та не найдется. Петрович оказался почти прямо под дверью: сидел у стены дома и что-то негромко напевал себе под нос. Не «Как тоскуют руки по штурвалу», что-то попроще.

– Сказали, на час к раненым, потом назад.

– Ага, дело хорошее. Ну пойдем, раз так.

Луна на небе была здоровенная, практически полная, и хорошо просвечивала через облака. Еще полчаса назад этого почему-то еще не чувствовалось, а теперь пожалуйста.

Один из корпусов в стороне от главного, запертая на ключ дверь. Скрипучая лестница, и запах болезни чувствуется уже внизу. Сторож Петрович покашлял на средних ступенях, потом еще раз на самом верху.

– Кто к нам?

– Свои, свои. С гостьей.

– О, Петрович! Спасиб, что зашел. Кто это с тобой?

Окна были занавешены, но одинокая свеча в дальнем углу, как оказалось, давала достаточно света, чтобы увидеть мужчину в проходе между рядами кроватей. Левой рукой он удерживал костыль, правую опустил вниз. Вика улыбнулась.

– Это я… Сержант Петрова.

– Ох, елки! Мужики! Ребят, гляньте, кто к нам… Сеня, да брось ты дрыхнуть, смерть свою проспишь, сволочь!

Мужчина со стуком положил пистолет на тумбочку, а в комнате сразу стало шумно и как-то по-честному весело – Вика даже сама не ожидала. Сторож только через минуту сумел вставить в их скороговорки свои слова о том, что постоит, мол, там внизу, постережет. Шестеро раненых наперебой и рассказывали, и расспрашивали. Четверых она знала хорошо, один был знаком Вике только мельком – это был новичок, получивший тяжелую рану чуть ли не в первом же своем бою. Еще один был совершенно незнакомым, она не помнила его даже с транспортировки, но ребята однозначно держали его за своего. Одна нога, обе ноги, грудь, живот, живот, живот. Раненых в голову здесь не было – не довезли тогда.

– А что потом? А Женька как? А Витек? А остальные наши? Нас вспоминают? Что передавали?