Читать книгу "Филип Дик. Я жив, это вы умерли - Эмманюэль Каррер"

Филип Дик знал, во что он хотел верить, но он знал также (и ЛСД это подтвердил), во что верила его душа. И, прекрасно понимая, к какому лагерю, независимо от своих желаний, он принадлежит, писатель дорого заплатил бы за то, чтобы выяснилось: он ошибся, и за то, чтобы знать это наверняка.

Дик выбрал не лучший момент для того, чтобы попробовать ЛСД (если предположить, что у него вообще были такие моменты). Жизнь холостяка в его глазах не много стоила. Даже живя с Гранией, Филип не мог удержаться от того, чтобы не волочиться за каждой юбкой, оказывавшейся в поле его зрения. Оставшись один, Дик почувствовал себя свободным, и к легендам о нем добавились жалкие анекдоты. Обычно платонически (но никогда тайно!) он влюблялся почти во всех женщин, которых встречал. Ввиду узости круга лиц, с которыми Дик общался, как правило, все они оказывались женами его друзей. Одни мужья сердились из-за этих назойливых ухаживаний, другие забавлялись, справедливо полагая, что им нечего бояться подобного соперничества. Каким бы великолепным писателем и удивительным собеседником Филип ни был, этот большой бородатый ребенок отличался слишком большими эмоциональными запросами, чтобы вызывать какие-либо иные чувства, кроме умиления и любопытства. Четыре или пять жен писателей-фантастов получали в течение зимы 1964 года страстные, смехотворные, жалостливые письма, в которых Дик рассказывал им о своей умершей во младенчестве сестре Джейн, переписывал метафизические стихотворения Елизаветинской эпохи или ноты «Зимнего путешествия» Шуберта, чтобы продемонстрировать, насколько сильны его одиночество и меланхолия. Он также звонил женщинам, преимущественно в пьяном виде и ночью, и удивлялся их нежеланию выслушивать его монологи, не говоря уже о реакции мужей. Вместе с тем этот романтический воздыхатель в обществе мог вести себя как законченный грубиян, назвать feme Geliebte[11], которая мягко ставила его на место, вздорной бабой, бросить ее ради вновь прибывшей гостьи, потрепать третью даму за колено. После подобных выступлений, протрезвев, Дик осознавал, что выставляет себя на посмешище и превращается из подозрительного гения в живописного чудака. Но, пытаясь исправить положение, он не придумывал ничего лучше, нежели чем писать новые письма, столь же неуместные, как и предыдущие, и вновь названивать женщинам по ночам. Порой он отстаивал свое право на подобные выходки и старался смело навязать окружающим образ огромного бородатого распутника вроде Фальстафа, который вечно стремится нанести удар, но которому, однако, это никогда не удается.

Понимая, что в обществе писателей-фантастов подругу он себе не найдет, Дик начал расширять круг своих связей. Он внимательно просмотрел записную книжку и в итоге возобновил старое знакомство с Марен Хаккетт, с которой он последнее время общался в Пойнт Рэйс. Именно Марен Хаккетт, если помните, приобщила его к чтению Посланий апостола Павла и ввела в лоно епископальной церкви. Она вышла замуж за некоего алкоголика, а потом бросила супруга, однако при этом две его дочери от предыдущего брака остались жить с мачехой. Старшая, Нэнси, только что вернулась из Франции, где она изучала психологию, но в основном лечилась от анорексии. Это была робкая, нежная, хрупкая девушка девятнадцати лет, с еле слышным голосом, с лицом, вечно скрытым длинными прямыми волосами. В те моменты, когда на нее не смотрели, Нэнси доставала из кармана джинсов свою фотографию и долго ее разглядывала, чтобы убедиться, что она действительно существует. Дик в течение трех недель навещал свою старую знакомую, сам толком не зная, ради кого из трех очаровательных хозяек он приходит: все еще аппетитной мачехи или одной из падчериц. В конце концов Филип остановил свой выбор на Нэнси и расписал ей не только, как сильно он ее любит, но и в какой кошмар превратится его жизнь, если девушка ему откажет. «Я буду принимать все больше и больше таблеток, я перестану есть, спать, писать и вскоре я умру». Поначалу Нэнси лишь смущенно молчала и нервно улыбалась, но затем под натиском его доводов уступила: она согласилась стать музой Филипа и весной 1965 года переехала к нему жить.

Глава одиннадцатая

ДАТЬ ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Годом ранее, когда Дик, будучи на грани нервного срыва, покинул Пойнт Рэйс, ему выпала гексаграмма 49: Ко — переворот, преобразование. И вскоре он действительно увидел, как они осуществились в обществе, которое его окружало, а затем и в его собственной судьбе. В ходе этих перемен Дик, хотя страдал сам и заставлял страдать других, тем не менее искренне полагал, что в настоящий момент в его судьбе начался новый, более благоприятный этап.

Каждый день Филип радовался тому, что порвал с пораженческой логикой, определявшей ранее его личную жизнь, женившись на этой женщине-ребенке, которую он должен защищать и которая, со своей стороны, любит его таким, какой он есть, не пытаясь изменить. Их брак олицетворял собой гармоничное равновесие полов: Филип — бородатый, дородный, творческая личность — был ян; а хрупкая, неуверенная, тихая Нэнси была инь; дао покровительствовало им. Они вместе смеялись, подшучивали друг над другом, давали друг другу нелепые и слащавые прозвища. Подобно тому как в романе Томаса Манна «Волшебная гора» любовники обменивались не фотографиями, а рентгеновскими снимками легких, Фил и Нэнси рассказывали друг другу о своих фобиях и диагностировали свои психиатрические симптомы, восхищаясь полным взаимопониманием. Филип постоянно сравнивал душевную теплоту Нэнси, ее безудержный смех невинно-порочного ребенка с холодом, который изведал раньше; сравнивал милый беспорядок маленького домика возле воды в Сан-Рафаэль, куда они только что переехали, с неестественно безупречной белизной виллы в Пойнт Рэйс. Его мать, полная абсурдных принципов о здоровье детей, слишком мало его трогала; его сестра умерла; чувственность Анны выражалась приступами эротического неистовства, которые его скорее пугали; тогда как Нэнси дергала мужа за уже седую бороду, залезала к нему в ванну, чтобы вместе поплескаться, и считала его пузо уютным. Это новое располневшее и постаревшее тело, на которое Дик вот уже в течение нескольких лет смотрел с ужасом, под пальцами Нэнси становилось чем-то мягким и теплым, чем-то любимым, а стало быть, чем-то достойным любви. Итак, Филип был умиротворен, окружен заботой, любовью и друзьями, которые восхищались талантом Дика и с готовностью позволяли ему поражать себя невероятными теориями, так что после года неплодотворного безделья он вновь вернулся к своим прежним привычкам. Филип снова начал писать и, поскольку Нэнси открыла ему истинную человеческую натуру — нежную, соболезнующую, ранимую, — он не мог не воспеть ее.

Дик был так устроен, что, прежде чем воспевать человека, он должен был вначале дать ему определение, а также найти его антипод. Но антипод человека — это не животное, не предмет, а симулакр, робот. С момента своего появления и даже раньше, если вспомнить Голема и чудовище Франкенштейна, научная фантастика превратила это доставляющее беспокойство существо в самого лукавого врага своего создателя. Напрасно улыбающийся Айзек Азимов старался в пятидесятых годах подчинить роботов и оживляющих их писателей кодексу нравственности, исключающему тему бунта как научную нелепицу и художественный прием (и то и другое в одинаковой мере предосудительные), — ничто не помогало. Беспокойство росло по мере того, как фантастика, казалось, обосновывалась в реальности и виртуальное существование «думающих машин» приводило в волнение не только горстку мечтателей, но и научное сообщество. Слово «кибернетика», придуманное Норбертом Винером, произвело фурор, а то, что оно обозначало, порождало два связанных между собой вопроса. Можно ли себе представить, чтобы машина, созданная человеком, однажды начала думать, как он? Что значит думать как человек? Или, если хотите, что в нашем способе мыслить и в нашем поведении можно квалифицировать как присущее только человеку? Начались споры об искусственном разуме, в которых столкнулись и сталкиваются до сих пор сторонники материализма, убежденные, что, по крайней мере, в теории все мозговые операции могут быть разобраны на составляющие и, как следствие, воспроизведены, и сторонники спиритуализма, заявляющие, что всегда существует какой-то остаток, сопротивляющийся алгоритму, остаток, который, в зависимости от направления, именуется фантомом, рефлексивным сознанием или просто душой.