Читать книгу "Воевода Дикого поля - Дмитрий Агалаков"

За чопорного немца на ломаном русском отвечал его секретарь:

– Вильгельм фон Фюрстенберг благодарит за заботу, но сейчас он желает отдыхать и просит его не беспокоить.

Пантелей пришпоривал коня и несся к командиру:

– Отдыхает он! Да говорить просто не хочет, и все тут!

– А ты видел, Пантелей, чтобы пса, которого изловили и силком волокли в клетку, с тобой дружбу водил? – усмехаясь, спрашивал его Григорий. – Вряд ли. Но мне поручили быть с ним обходительным да ласковым, как с барышней, – приходится исполнять.

Конным дворянам, и днем и ночью дежурившим по обе стороны повозки, только и видны были, что желтый ястребиный нос магистра, время от времени появляющийся в небольшом окошке, да ничего не видящие, точно ослепшие глаза надменного и гордого старика.

Нет, не таким представлял закат своей жизни Вильгельм фон Фюрстенберг! Гордые ливонские стяги еще шумели в грезах над его головой, как шелестят кроны больших деревьев в летнюю ветреную погоду. Но реальность была иной – страшной, хуже любого ночного кошмара. Слава растоптана, былые товарищи либо в землю легли, либо предали его. Чужая земля, ненавистная Русь, пожирала оставшиеся ему дни, изводила тряской на бесконечных кривых дорогах.

Чужие мили, чертовы мили.

Адашевым дан был Григорию указ: шесть часов в сутки на сон, час – на трапезы, остальное время – скорый путь. Когда же пошли земли великого княжества московского, тысяцкий вздохнул спокойнее. Выслал вперед отряд – оповестить двор о приближении ценного живого трофея.

Москва встретила Григория осенним увяданием садов, в которых тонула столица, бирюзой и золотом церковных куполов. Желтый нос Фюрстенберга все чаще появлялся в окошке ливонской повозки. Как магистр ни старался держаться отстраненно, чужой уклад все же вызывал у него интерес. Вот сверкнула Яуза, а вот и Москва-река. Дым над трубами домов. Купцы и черные люди. Расторопные мужички с пилами да топорами. Столица продолжала строиться и разрастаться: домишками и теремами, церквушками и соборами; всё новые люди стекались сюда, к окраинам, находя тут, подле царских стоп, родной дом.

Наконец въехали в саму Москву. К вечеру пришла прохлада. Угасал шум на рынках. Показался вдали Кремль. Желтый нос магистра так теперь и торчал из окошка. Барыни и барышни с прислугой прогуливались, дворяне при саблях.

Еще на последней остановке, в безымянном селе, магистр приказал нагреть для него воды в кадке, искупался и переоделся в чистое: вычищенный черный камзол и черные бархатные штаны – все расшито было серебром. Знал он, куда его везут. Не хотелось магистру предстать пред молодым русским царем уставшим стариком, измученным и жалким.

– Вы отдадите мне меч, князь? – спросил он утром, когда готов был двинуться в дорогу.

– Нет, господин магистр, не отдам, – ответил Григорий. – Вы не гость – вы пленник царя всея Руси, Иоанна Четвертого Васильевича. Меч я передам вельможам, а уж государь сам решит, как быть с первым ливонским клинком. Со вторым, – поправил себя Григорий. – Первый остался у вашего преемника, но это, полагаю, ненадолго. – Тысяцкий Засекин не сомневался: препроводив Фюрстенберга в Москву и передав его с рук на руки боярам, он вернется в Ливонию и достанет Готгарда Кетлера! Чувствуя, что отказом задел старика за живое, юноша вздохнул: – Я бы отдал вам меч, господин магистр, но не положено – не моя воля.

Магистр кивнул, что означало: «Я смиряюсь с уготованной мне судьбой».

И вот теперь, когда солнце уходило за рыжие купола столицы, они въехали в Кремль. Григорий думал, что им позволят переночевать и царь примет магистра завтра, но Иоанн распорядился иначе. Ему не терпелось увидеть магистра ордена, ведь он был уверен, что со взятием Феллина и пленением Вильгельма фон Фюрстенберга Ливонский орден пал пред русским оружием, сдался на милость Москвы окончательно. То была законная и значительная победа после Казани и Астрахани. Он, Иоанн, добьет остатки ливонцев и сам, единолично будет решать, куда направить следующий шаг: в сторону Польши, Литвы, Швеции, Крыма, Турции?..

А пока что он примет пленника и посмотрит ему в глаза: ведь это магистр Вильгельм фон Фюрстенберг и архиепископ Евстафий бросили Москве перчатку!

В Кремле охрана Засекина, из его боевой сотни, передала магистра Фюрстенберга здоровенным царевым стрельцам в ярко-красных кафтанах. К Засекину вышел в сопровождении многочисленной охраны и дьяков богато одетый статный боярин лет сорока, черноволосый и чернобородый, с ледяными глазами. Поклонился Вильгельму фон Фюрстенбергу, и тот ответил боярину поклоном.

Вперед вынырнул дьяк-переводчик, весь превратился в слух.

– Рады видеть вас в стольном городе Москве, магистр, – обратился к пленнику боярин. – Вскоре вы увидите, что не только огнем пушек умеют потчевать русские своих противников, но и добротой царской. Иоанн Васильевич ждет вас, хочет словом перемолвиться и дружбу свою предложить. Прошу вас!

Магистр поклонился еще раз. Процессия из придворных уже увлекала его и несла вверх по лестнице, когда боярин, не думавший торопиться, взглянул на Григория.

– Ты ли тот самый тысяцкий, что магистра взял? – спросил он, оглядывая с ног до головы молодого воина.

– Он самый, – ответил Григорий с должным поклоном.

– Пойдешь со мной к государю, – сказал боярин. – Сам повелел – видеть хочет героя.

Григорий оторопел. Думал, сдаст магистра с рук на руки и – свободен. Отдохнет, отоспится, а после напросится в гости к князю Воротынскому, новым назначением похвалится. И вдруг – пред царские очи…

– Я ж с дороги, – пролепетал он растерянно.

Вельможи, сопровождавшие важного боярина, снисходительно заулыбались словам молодого воина. Особенно двое, стоявшие по правую и по левую его руки: крепкий невысокий бородач с лукавым взглядом широко осклабился наивности тысяцкого, а разодетый молодой вельможа, румяный, пухлогубый и смазливый, усмехался с пренебрежением – как столичный житель над провинциалом.

– Не робей, молодец, – усмехнулся боярин. – Царь милостив: изменника накажет, а героя наградит. Идем же.

– Кто он? – шагая позади боярина, спросил Григорий у охранника.

– Алексей Басманов, один из первых вельмож при царе нашем Иоанне Васильевиче, – ответил знакомый голос. – А ты что, ослеп? Али зазнался?

Засекин, пристальней вглядевшись охраннику на лицо – рыжее-прерыжее, – так и ахнул:

– Степка! Ты?!

То и впрямь был Степан Василевский: в дорогущем кафтане, при дорогом оружии – глаза слепнут!

– Я, друг мой ситный, я самый, – ответил телохранитель. – А ты – молодчина. Подумать только, тысяцкий уже! Так и до воеводы недалеко.

– Далеко еще, – ответил Григорий. – А ты разодет-то как, точно хан крымский! И сабля с золотой рукоятью, и кафтан в золоте!

– При дворе иначе не ходят, – рассмеялся Степан. – А как Петька-то, жив?