Читать книгу "Непобежденные. Кровавое лето 1941 года - Валерий Киселев"

– Странно… – перебил Потехин. – Капитан Лукьянюк давал совершенно противоположную оценку Малинову как личности. Рассказывал, что года два назад из-за его грубости он даже попросил командование перевести его в другую часть. Да и полковник Гришин Малинова явно не любит, по-моему. Слышал от Смолина, что после первого боя Гришин сгоряча вообще пообещал Малинова пристрелить. Узнать бы вот, за что…

– За потерю управления полком, наверное, – предположил Шапошников. – У нас же тогда батальон в мешок залез, еле вытащили. Да, я тоже слышал не один раз, как Малинов в ответ на приказы Гришина отпускает критические реплики. Не знаю, что с ним могло случиться? – продолжал Шапошников. – Мы с ним близки не были, только по службе. А так – попробуй узнай, что у него на душе. Ну, а Васильчиков что говорит?

– Ничего определенного, и что-то, кажется, недоговаривает. Боится быть субъективным, мне сказал. Видимо, все еще помнит тот случай с партбилетом. Помнишь последнее партсобрание перед отъездом на фронт, когда у Васильчикова партбилет из стопы со стола пропал? Искали-искали, все вокруг перерыли, всех обыскали, а партбилет в кармане у Малинова оказался. Говорит, что случайно взял вместе со своим со стола. А может быть, и не случайно. Без партбилета, сам понимаешь, комиссара не на фронт бы отправили, а сам знаешь куда. Лукьянюк тоже рассказал нечто подобное, как после одного из совещаний перед войной с участием Малинова пропало штатное расписание фроленковского полка. Я чувствую, что у Васильчикова с Малиновым отношения были натянутыми все время… Никаких мне своих соображений Васильчиков говорить не стал, давай, говорит, еще подождем. Может быть, он где-нибудь в лесу, перейти не может.

– Ну что ж, пока будем считать – пропал без вести. Прямых доказательств, что он сам сдался в плен, у нас нет. Да и не верится в это. Скорее всего, погиб. Сейчас обстоятельства этого дела вряд ли возможно прояснить. Одни загадки… Может быть, Шажок поможет – поищет среди убитых на шоссе или местных жителей поспрашивает.

«Почему генерал Еремин возложил операцию на меня, когда Малинова еще можно было легко найти? Ведь пропал он гораздо позднее, по времени – несколько часов спустя, – думал Шапошников. – Хотя нет, я же его в день прорыва не видел вообще, только накануне вечером… Что-то случилось такое, чего я не знаю…»

– А о генерале Еремине что известно? – спросил он Потехина.

– Тоже ничего толком не ясно. Штаб корпуса прорывался на рассвете, причем группами, как я понял. Кто-то видел Еремина бежавшим за своей машиной в группе командиров и бойцов, потом его видели уже раненым. Носилки с ним нес капитан Белкин, помначштаба полка Малых. Вчера прибыли два бойца, удрали из плена, прямо из колонны, так рассказывают, что видели капитана Белкина среди пленных. Вот и гадай тоже, что с ним могло случиться – погиб ли, в плену ли. Да-а, такая каша тут была – попробуй разберись. Так что ничего удивительного.

– Но человек же не иголка, тем более генерал, командир корпуса. Неужели никого в живых не осталось, кто бы видел его? А адъютант его где? Все же из штаба корпуса много командиров вышло.

– Может быть, и есть кто живой, наверняка его и видели во время прорыва, но установить все это очень трудно. Да и я-то поисками генерала не занимаюсь.

– Если не секрет, Николай, кого вы вчера ночью за Сож провожали, что Реутова убитым принесли, а сам Шажок в одних трусах вернулся?

– По большому секрету: «двойника» провожали за шоссе. Герой Советского Союза, а больше я и сам ничего не знаю. Будет работать где-то в штабе у немцев, и, видимо, в большом штабе.

– А вот такую вещь Шажок тебе рассказывал? На том месте, где должен был прорываться штаб корпуса, перед шоссе, они нашли брюки с лампасами, а убитых уже никого нет, кто-то похоронил. Одни машины разбитые стояли. Может быть, это нашего генерала и похоронили?

– А если с раненого генеральские брюки сняли? – возразил Потехин.

– А кому это надо? Немцам?

– Да мало ли кому… Вот и думай об этом, как хочешь[5].

Главные силы 137-й стрелковой дивизии полковника Ивана Гришина за двое бесконечно длинных суток все же прорвались через Варшавское шоссе. По ночам еще выходили мелкие группы и одиночки, случалось, что и обозы других частей 13-й армии. В целом полковник Гришин был удовлетворен тем, как прошли бои за переход шоссе и переправу через Сож. Дивизия не столько понесла потерь, сколько была утомлена и расстроена. У соседей, как ему было известно, дела обстояли гораздо хуже. Хотя в целом управление 20-го стрелкового корпуса грамотно и твердо организовало прорыв. Если бы не потеря управления в последние сутки прорыва, не гибель генерала Еремина и многих работников штаба, – а Гришин считал все же, что Еремин погиб, – то положение корпуса могло быть довольно сносным.

У полковника Гришина из окружения вышли все семь стрелковых батальонов, что были у него до прорыва. Правда, батальоны не равноценные по численности. Вышли почти без потерь оба артполка, батальон связи, автомобильный батальон и тылы. Если учесть, через какой ад они прошли, то все можно считать нормальным. Но все же неприятно было узнать, что из разведывательного батальона дивизии капитана Соломина вышло всего несколько десятков человек, а всю технику батальон бросил перед шоссе. Всякий раз, когда Гришин вспоминал о разведбате, и особенно о начальнике разведки майоре Зайцеве, у него портилось настроение и хотелось ругаться. «Глаза и уши… Болтались где-то две недели войны…» Мало кто вышел, и, главная беда, потеряли почти всю материальную часть из отдельного противотанкового дивизиона. А сила была немалая: восемьсот человек, восемнадцать орудий, новые трактора. Командир дивизиона майор Маков не то погиб, не то попал в плен. Дивизион силы был немалой, а показать себя и поработать по-настоящему, в общем-то, и не пришлось: то большие потери от авиации на марше, то в арьергардных боях. Да и просто растеряли людей, когда бросали взводы и даже отдельные орудия то туда, то сюда, затыкая дыры.

Еще в первый день, когда управление дивизии вышло за Сож, полковник Гришин прежде всего поспешил выяснить обстановку в целом на фронте: неделю он не имел совершенно никаких сведений.

Вызвав командира отдельного батальона связи дивизии капитана Лукьянюка к себе в блиндаж, Гришин спросил:

– Как дела со связью, Федор Михайлович? Что у нас осталось?

– Плохо, товарищ полковник. Все осталось в машинах перед шоссе, а они большей частью сгорели. Хорошо еще, что людей вывели. Послал группу поискать за шоссе средства связи, может, что и уцелело, – не вернулась.

– Пошли еще, немедленно. Без связи мы слепые, сам понимаешь. А тебе задача лично: съезди на фланги и подальше, узнай – какие там наши части стоят, кому подчиняются, какие у них задачи, вообще обстановку. Толкового командира пошли в Краснополье, пусть там все узнает. Возможно, там штаб армии или его представитель. И пусть выяснит: есть ли из Краснополья гражданская связь с Москвой.