Читать книгу "Золотой автомобиль - Енэ Рейтэ"

– Возьми хоть ты себя в руки, – нарушил молчание де Бертэн. – Мы должны примириться с неизбежным. Этот необузданный человек сам ринулся навстречу судьбе и, разумеется, заслуживал лучшей участи.

Лабу терзался угрызениями совести. В сущности, отличный веселый парень! И подумать только – из-за какой-то дурацкой шутки…

– Когда похороны?

– Сегодня днем.

Аннет резко поднялась и проговорила решительно:

– Ты не хотел ничего плохого и… – Остальные слова потонули в рыданиях.

Они выехали в учебный лагерь. Мрачный, серый день. Теплый воздух отяжелел от морского тумана. Должно быть, где-то в открытом море, далеко за бухтой, разразился шторм. Сильный ветер швырял в лицо тяжелые дождевые капли. Влага проникала повсюду. Так они прибыли в Бор-Булден на траурную церемонию.

Учебный лагерь – несколько бараков, раскиданных там и сям между лужами и мокрыми от дождя пальмами.

Ротный командир показал им барак, где жил Горчев, его постель, его вещи. Возле койки валялась пачка жевательного табаку. Генерал удивился: по его мнению, Горчев не принадлежал к типу людей, жующих или нюхающих табак.

– Я хотел бы взглянуть на его экипировку, – обратился де Бертэн к ротному командиру.

– Сержант велел отнести ее на склад.

Командира срочно вызвали, и он поручил посетителей Гектору Потиу, которому было в высшей степени неприятно, что генерал пожелал видеть багаж Горчева. Пожалуй, скандала не избежать… Ведь он один знал, что Корто не имеет ничего общего с Горчевым. Они пошли на склад, и Потиу предложил гостям для лицезрения большой желтый кофр: на ручке висела бирка с фамилией. В кофре – одежда хорошего качества и несколько фотографий.

Горчев! Веселое я симпатичное лицо улыбалось с каждого снимка. Лихо сбитая набок соломенная шляпа. Никаких сомнений: кто видел его хоть раз, узнал бы сразу. Гектор Потиу чувствовал себя неуютно. Скажи он, что человек, изображенный на фотографии, никогда не служил под его началом и что желтый кофр переслали по почте через какого-то мясника, который украл его еще в Марселе у подлинного Горчева; скажи он, что некий солдат из мести выдал мясника, а военный суд приговорил его к наказанию, и кофр вернули Горчеву, то есть служащему под его фамилией Корто… Скажи он все это, и случай с Корто исследовали бы подробнее, а ему, Гектору Потиу, хватило бы неприятностей надолго. И он предпочел помалкивать, стараясь не очень выказывать свой страх. Лабу кусал губы, Аннет всхлипывала. В конце концов они отправились на небольшое кладбище легионеров, где начиналась более чем скромная церемония. Гроб стоял у разверстой могилы. На черной доске белыми буквами было четко выведено:

«ИВАН ГОРЧЕВ, РЯДОВОЙ, 22 ГОДА».

Аннет не могла отвести глаз от надписи и плакала беспрерывно. Получилось, что кто-то все же пожалел Корто, хоть он того и не заслуживал. Единственное, в чем не отказано ни одному человеку на земле, – пролитые слезы у могилы. И если в данном случае слезы не имели к его останкам конкретного отношения, неисправимый преступник был бы доволен, присутствуй он на погребении в качестве, так сказать, метафизического инкогнито. В этом маловероятном случае ему, пожалуй, было бы обидно, что Коллет – официантка парижского кафе – не видит, как его кончину оплакивают столь важные господа. Если, конечно, предположить, что люди и после смерти любят похвастать своими высокими связями; это вряд ли возможно, но и не полностью исключено.

3

Лабу не оставляла мысль о Горчеве. Он мрачно сидел на кровати. Сирокко. Вечер туманный и противный.

Боль ровной полосой шла от угла глаза и математически точно разделяла череп – будто на голову натянули узкую фуражку.

От постоянных испарений постельное белье отсырело, и стены дышали плесенью.

Лабу подошел к окну.

Сирокко.

Мокрые крыши, в клубах тумана мерцают лампы. Влажная удушливая ночь. В лицо жарко дышал коварный южный ветер, хотя было затишье. Сердце стучало с перебоями, удары пульса отдавались в барабанных перепонках, и ко всему еще туман, плотный и затхлый, как вытащенная из подвала мешковина.

Сирокко. Лабу выпил коньяку. За окном, на завеси тумана ему мерещилась размытая надпись, словно спроецированная плохоньким фонарем: «ИВАН ГОРЧЕВ, РЯДОВОЙ, 22 ГОДА».

Идти куда глаза глядят… Он не способен вынести взгляд дочери, не способен совладать с мрачными мыслями. Судя по всему, у него возобновилась малярия…

Похоже, поднялась температура. Он оделся и вышел.

Ветер жалобно завывал, рваные клочья тумана летали в душном и гнилостном вечере.

Шторм, бушевавший где-то в море, добрался и до африканского берега. Из гавани доносился аккордеон, и в музыку врывались гудки сирены. В темноте время от времени обозначались кроны деревьев, высвеченные фарами автомобилей.

Лабу направился в пивную. Когда его что-либо тяготило, он старался сбежать от людей своего круга в компанию работяг или матросов – здесь ему становилось как-то спокойней.

– Коньяк.

Хозяин недоверчиво взглянул на элегантного гостя.

– Что глаза пялишь, дубина, тащи коньяк!

– Секунду, месье. – Недоверие исчезло.

К распеву аккордеона присоединилась цитра. Стойкий дух крепкого дешевого табака смешивался с запахом разливного вила. После восьмого коньяка напряжение ослабло, Лабу с удовольствием вдыхал тяжелые влажные испарения матросских курток и прорезиненных плащей.

Потом снова вышел в духоту вечера. Голова горела. Лица выплывали из тумана, мелькало белое полицейское кепи, медленно тарахтел грузовик. Далекие пароходные сирены старались перекричать ветер.

Лабу пошатывало. Как-никак восемь рюмок коньяка. Когда он добрался до светофора на углу, понял, что пьян. Сверкали мокрые машины, ожидая зеленый свет. В переулке кто-то долго нажимал на клаксон. Перед лихорадочными глазами Лабу вновь заплясала надпись: «ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА!» Голова у него кружилась.

И тут из-за угла выехал голубой, погруженный в морские глубины «альфа-ромео».

Тормоза взвизгнули. Под ручкой дверцы отчетливый треугольник – он сам нацарапал эту отметину на лакировке. А за рулем… за рулем покойный легионер Горчев. Его защитная фуражка, униформа… в свете проезжающих навстречу машин означилось лицо. Мертвый солдат управлял затонувшим авто.

Он проехал перекресток, не обращая внимания на красный свет. Да и к чему призраку заботиться о дорожных знаках! Лабу остался недвижим – голова горела и гудела.

– Горчев, ты слышишь меня? Прости меня! Я ведь не хотел…

Это был беззвучный крик, посланный разорванному фонарями туманному видению. Он знал, что пьян, и знал, что стоит ему подойти ближе, авто вместе с Горчевым растворится, как туман.

Тем не менее он различал среди расплывчатых фигур, теней и клочьев тумана хорошо знакомый мягкий свет задних фар; потом автомобиль, не сбавляя скорости, срезал угол и пропал. Но вскоре с той стороны послышался грохот и звон битого стекла.