Читать книгу "История любви в истории Франции. Том 7. Наполеон и его женщины - Ги Бретон"

Жозефина отбыла в Пломбьер в надежде вылечиться от своей злосчастной бесплодности. Бонапарт, чувствуя себя в прекрасную пору июня бодрым и пылким, приударил за молоденькой актрисой Итальянского театра Луизой Роландо.

«Она не была итальянкой, — пишет редактор „Деба“, — но это не вредило ей в глазах французской публики. Она была подлинной парижанкой — манеры, игра, пение; ее так же приятно было видеть, как и слушать. В ней соединялись чувствительность и кокетство, и в манере держать себя были присущие французским актерам точность жестикуляции и неуловимое благородство, которые с натугой имитируют итальянцы, как мы с трудом перенимаем их врожденную музыкальность».

После представления «Ночей Дорины» Бонапарт предложил Луизе и всей труппе остаться в Мальмезоне.

Молодая актриса, очарованная мыслью увидеть в ночной рубашке генерала, которым в парадной форме восхищалась вся Европа, охотно согласилась.

Констан проводил актрису в гостиную, куда вскоре пришел Бонапарт. После подписания договора в Амьене, заключения конкордата с Римом и утверждения посредством плебисцита своего пожизненного консулата Бонапарт был исключительно весел и жизнерадостен. Он организовывал балы и спектакли с участием Гортензии, играл в «скачи, баран!» на лужайках Мальмезона и забавно подшучивал над своими гостями. Это мальчишество, которое тщательно скрывают официальные историки, очаровало юную Луизу Роландо. Едва усевшись рядом с ней, он задрал ее юбку и со смехом возгласил, сам наслаждаясь шуткой: «Поднимем занавес!»

Потом, «запустив руки в теплую глубину ее шелковых юбок с кружевными оборками, перешел на лирический тон и стал петь дифирамбы ее таланту, ее глазам, нежной коже, белокурым волосам, изящным изгибам ее тела. Луиза, покоренная, молча позволяла себя трогать, мять, щекотать, в мечтах уже воображая себя м-м Помпадур великого человека, который ее желал»'.

Наконец Первый Консул отнес девушку в смежную комнатку, раздел и положил на кровать, нетерпеливо, словно перед битвой, он разделся, засунул в нос понюшку табака и бросился в объятия Луизы.

Он обнаружил изрядный пыл, актриса ответила ему не менее страстно.

Связь Бонапарта с Луизой Роландо продолжалась недолго. Жозефина, информированная о свидании 25 июня, мигом выехала из Пломбьера и в Мальмезоне закатила мужу жуткую сцену. Первый Консул, весьма смущенный, перевез актрису в один из лучших столичных особняков, пообещал супруге вести себя примерно и вернулся к соблюдению Гражданского Кодекса.

Луиза Роландо покинула Комическую Оперу в 1806 году и стала директрисой театра Ганд. Через год она вернулась в Париж. Однажды вечером, когда она сидела у камина, загорелось ее платье и она сгорела заживо.

Некоторые добавляют к списку м-м Бранчу как первую актрису, «облюбованную» Бонапартом.

Но Луиза — а до нее Грассини возбудили у Бонапарта вкус к актрисам. Пять месяцев спустя, 20 ноября, его сердце было покорено м-ль Жорж, красавицей со скульптурными формами, которая в пятнадцать лет дебютировала во Французском театре в роли Клитемнестры в «Ифигении в Авлиде».

В тот же вечер Бонапарт навел справки об этой мясистой девице и узнал, что ее настоящая фамилия Веймер, что ее родители управляют маленьким ярмарочным театром, в Амьене, что ее дарование открыла актриса м-ль Рокур, известная лесбиянка, что у нее была короткая связь с Люсьеном Бонапартом, а сейчас она живет на содержании польского князя Сапеги.

Получив все эти сведения, Бонапарт отправил к м-ль Жорж Констана.

Мадемуазель, изрядно напуганная, последовала за лакеем во дворец Сен-Клу, где в то время расположился Бонапарт. Здесь ее встретил Рустан и провел в гостиную, где она, дрожа, забилась в кресло. Но предоставим ей самой описать наивным языком старлетки ее первую встречу с Бонапартом:

"Консул с ног до головы был в шелку: белые атласные штаны до колен, зеленый мундир с красными обшлагами и воротником, шляпа под мышкой. Я встала. Он подошёл ко мне, поглядел на меня своим неповторимым чарующим взглядом, усадил на широченный диван, поднял мою вуаль и небрежно бросил ее на пол. Мою любимую вуаль! Я была расстроена.

—Как дрожит ваша ручка! Вы боитесь меня, я кажусь вам ужасным. А я нахожу Вас красавицей, и вчера я захотел выразить свое восхищение. Выходит, что я был более любезен и вежлив, чем Вы.

— Как это, месье?

— Как? Я послал Вам после спектакля Эмилия три тысячи франков, чтобы отблагодарить Вас за удовольствие, которое Вы мне доставили. Я думал, что Вы попросите разрешения прийти ко мне, чтобы тоже выразить благодарность, а прекрасная и гордая Эмилия не пришла.

— Но я не осмелилась, я не знала… — робко пробормотала я.

— Это не извиняет Вас; значит, Вы меня боитесь?

— Да.

— И сейчас?

— Еще сильнее.

Консул рассмеялся от всего сердца.

— Как ваше имя?

— Жозефина-Маргарита.

— Имя Жозефина я люблю, но лучше я буду звать Вас Жоржина, ладно. Хотите?

(Это имя осталось за мной в семье императора).

— Вы молчите, дорогая Жоржина.

— Здесь очень яркое освещение, если можно его убавить, мне кажется, я буду чувствовать себя свободнее.

— Пожалуйста, дорогая Жоржина. Он вызвал звонком Рустана.

— Потуши люстру. Этого достаточно?

— Нет, если можно, еще половину этих огромных канделябров.

— Пожалуйста. Ну как теперь, не темно?

— Нет, хорошо.

Казалось, Консул, утомленный чрезмерною почтительностью окружающих, — находил вкус в безыскусственности юной девушки, — это было ему внове.

— Ну, Жоржина, расскажите мне о вашей жизни… Он был так добр, так прост, что мой страх испарился.

— Но я боюсь Вам наскучить. И я плохо рассказываю.

— Это не имеет значения.

Я начала рассказывать о своей коротенькой жизни, в своих невзгодах…

— Дорогая малышка, Вы были бедны, но как теперь? Откуда у Вас эта прекрасная кашемировая шаль, эта кружевная вуаль?

Конечно, он все знал. Я рассказала ему о своих отношениях с князем Сапегой.

— Хорошо, что не лжете; мы будем видеться с Вами, но Вы не будете афишировать наши отношения, обещайте мне это.

Он был так нежен, так деликатен, он не оскорбил моей стыдливости чрезмерной поспешностью и даже, казалось, был рад встретить робкое сопротивление. Боже мой, я не утверждаю, что он был влюблен, но, несомненно, я ему нравилась. Уступит ли он моему детскому капризу? Преодолеет ли желание овладеть мной сегодня же ночью? Но он был так взволнован, так хотел мне понравиться, что внял моей мольбе:

— Не сегодня; Подождите, я вернусь, обещаю вам. Он уступил, этот человек, перед которым все сгибались. Разве это не прелестно? Мы провели так время до пяти утра. С восьми часов вечера — этого было достаточно.