Читать книгу "Рэкетир - Джон Гришэм"

Ди Рей слушал, слишком потрясенный, чтобы говорить. Дасти продолжил:

— Но он помнит слова фэбээровцев о баллистической экспертизе, связывающей его оружие с местом преступления, и о следе какого-то ботинка. Еще агенты болтали о свидетелях, видевших его поблизости в то время, когда произошло убийство. Но многое туманно…

— Когда вы увидите его признание?

— Я встречусь с федеральным прокурором, как только смогу, но потом придется запастись терпением. Возможно, пройдет не одна неделя, прежде чем я получу его письменные показания и видео, как и другие улики, которыми они намерены воспользоваться.

— Раз он требовал адвоката, почему они не прекратили его допрашивать?

— Вопрос! Хотя обычно копы показывают под присягой, что обвиняемый отказался от своих прав и не просил предоставить ему адвоката. Получается, его слово против их. В таком важном деле можно не сомневаться, что агенты ФБР на голубом глазу будут утверждать, что Куинн не заикался об адвокате. Точно так же они поклянутся, что не угрожали ему, не врали, не сулили сделку. Они добились признания, а теперь пытаются состряпать дело, не располагая уликами. Если они ничего не найдут, то признание окажется единственным, что у них есть.

— Этого хватит?

— Запросто.

— Не верю! Куинн не такой дурак. Он бы никогда не согласился на допрос.

— Раньше он кого-нибудь убивал?

— Насколько я знаю, нет. Для этого у нас есть другие люди.

— А зачем было сбегать из тюрьмы?

— Вы когда-нибудь сидели в тюрьме?

— Нет.

— И я не сидел, зато знаю многих, кто мотал срок. На волю хочется всем.

— Надо думать… — пробормотал Шайвер. — Слыхали когда-нибудь про такого Малкольма Баннистера?

— Нет.

— Куинн говорит, что они вместе сидели во Фростбурге и это он стоит за обвинениями; они с Баннистером дружили и много разговаривали о судье Фосетте и его грязных делах. Ох и зуб у него на Баннистера!

— Когда я смогу увидеться с братом?

— Только в субботу, в официальный день свиданий. Сегодня я буду в тюрьме с обвинительным актом. Могу что-нибудь ему передать от вас.

— Передайте, чтобы держал язык за зубами.

— Боюсь, уже поздно.

Глава 20

Все весьма туманно и вряд ли прояснится. Пэт Серхофф не скрывает, что клиника — часть госпиталя армии США в Форт-Карсоне, но это и не скроешь. Он осторожно объясняет, что клиника специализируется на радикальном изменении внешности и оказывает услуги нескольким агентствам федерального правительства. Здешние пластические хирурги принадлежат к числу лучших и хорошо потрудились над многими физиономиями, которые, останься они прежними, сыграли бы вместе со своими владельцами в ящик. Я наседаю на Серхоффа, он извивается как уж на сковородке, но упорствует. После операции я буду поправляться здесь два месяца, прежде чем отправиться в дальнейший путь.

Первый врач, с которым мне предстоит встреча, — женщина-терапевт, ей надо удостовериться, что я готов к этому захватывающему испытанию — смене лица после смены имени. Она милая и внимательная, и я без труда убеждаю ее, что полон желания идти до конца.

Затем меня осматривают два врача-мужчины и медсестра. Медсестра нужна для женской оценки моего будущего облика. Я быстро прихожу к выводу, что все трое — настоящие профессионалы. С помощью современных инструментов они могут творить с моим лицом чудеса. Главное здесь — глаза, твердят они. Изменить глаза — значит изменить все. Нос немного заострим, губы не тронем. Чуть ботокса в щеки. Полностью обрить голову и так оставить. Часа два мы возимся с новым лицом Макса Болдуина.

Возьмись за меня менее опытные врачи, я испытал бы сильные душевные страдания. Последние двадцать пять лет, всю взрослую жизнь, я выглядел примерно одинаково: моя физиономия с обусловленными генетикой чертами несла отпечаток прожитых лет, но, к счастью, избежала ран и шрамов. Эта приятная, надежная физиономия служила мне верой и правдой, и навсегда ее перекроить — ответственный шаг. Новые друзья успокаивают меня: все менять не обязательно, достаточно кое-что улучшить. Стежок здесь, подтяжка там, тут выправить, там подправить — и вот новый вариант: ничуть не менее красивый, зато несравненно более безопасный. Я заверяю их, что безопасность мне во сто крат дороже тщеславия, и они с готовностью соглашаются. Они такое уже слышали. Я поневоле гадаю, сколько же осведомителей, стукачей и шпионов прошли через их руки. Если судить по слаженности и эффективности — многие сотни.

Пока на большом компьютерном мониторе вызревает мой новый облик, мы серьезно дискутируем о необходимых аксессуарах. Вся троица приходит в восторг от круглых черепаховых очков у Макса на носу. «То, что надо!» — восклицает медсестра, и я вынужден признать, что так Максу идет гораздо больше. Еще полчаса мы посвящаем всевозможным вариантам усов, пока не отбрасываем эту идею вовсе. Тема бороды разыгрывается вничью, 2:2; решение — подождать, там видно будет. Я обязуюсь неделю не бриться, чтобы видно было лучше.

Ввиду бесспорной важности нашего занятия мы не спешим. Мы колдуем над Максом все утро, наконец все удовлетворены, и с принтера сходит моя физиономия с высоким разрешением. Я забираю ее в свою комнату и вешаю на стену. Одна из медсестер разглядывает ее и говорит, что ей нравится. Она мне тоже нравится, но она замужем и не флиртует. Знала бы, чего лишается!

День я посвящаю чтению и прогулкам по доступной части базы. Это похоже на убийство времени во Фростбурге — месте, оставшемся далеко-далеко и уже задвинутом на задворки памяти. Но я то и дело возвращаюсь в свою комнату, к лицу на стене: гладкий череп, чуть вздернутый нос, немного увеличенный подбородок, более худые щеки без морщин — и глаза совсем другого человека. Прощай, отечность средних лет, тяжесть век. А главное, Макс завел пару круглых дизайнерских очков, в которых выглядит очень стильно.

Насколько я понимаю, сварганить мне в точности такое личико, как у Макса на стене, докторам вряд ли удастся. Но даже если они только к нему приблизятся, я останусь доволен. Их творение будет неузнаваемым, а это то, что нужно. Трудно судить, что лучше — мое нынешнее лицо или будущее, но ясно одно — вид у меня будет вполне подходящий. Безопасность важнее тщеславия — это чистая правда.

Следующим утром, уже в семь часов, меня готовят и вкатывают в небольшую операционную. За дело принимаются анестезиологи, и я блаженно уплываю в забытье.

Операция длится пять часов и, если верить докторам, завершается полным успехом. Впрочем, уверенности у них быть не может, поскольку голова моя забинтована, как у мумии. Потребуются недели, прежде чем из опухшего шара вылупится новое лицо.

Через четыре дня после предъявления обвинения Куинн Рукер впервые появился в суде. По этому случаю на нем был тот же самый оранжевый комбинезон, который он носил со времени перевода в тюрьму Роанока. Его руки в наручниках были прикреплены к поясу, лодыжки связаны и закованы в кандалы. Его плечи и грудь защищал пуленепробиваемый жилет, не менее дюжины вооруженных до зубов охранников, агентов и полицейских вывели его из тюрьмы и посадили в бронированный «шевроле-субурбан». Угроз его жизни не поступало, тем не менее в федеральный суд его везли секретным маршрутом: власти не желали рисковать.