Читать книгу "Фальконер - Джон Чивер"

— Одна тебе, одна мне.

Из аппарата донеслось: «Все желающие могут записаться на курсы разговорного испанского, а также на уроки резьбы по дереву, с пяти до девяти с понедельника по пятницу в здании института Бенджамина Франклина, которое находится на углу улиц Вязов и Каштанов». Потом Фаррагат услышал звуки фортепьяно. Это была самая кошмарная из всех прелюдий Шопена — та, что обычно звучит в детективах перед убийством; та, при звуках которой люди его возраста и старше должны были бы представить маленькую девочку с косичками, вынужденную долгий, мучительный час сидеть в унылой комнате и играть мелодию, в которой якобы смешались тихий шепот волн и грустный шелест падающих листьев. «Последние новости из „Стены“, или тюрьмы Амана, — сказал диктор. — Между властями и комитетом, созданным заключенными, по-прежнему ведутся переговоры. Войска готовы к штурму тюрьмы, однако слухи о том, что военные устали ждать и хотят начать штурм как можно скорее, не подтвердились. По радио и телевидению выступили пять заложников, они сообщили, что главенствующая среди заключенных группировка „Черные мусульмане“ предоставила им еду и медицинские препараты. Губернатор в третий раз уверенно заявил о том, что он не уполномочен объявить амнистию. Заключенным было выдано последнее прошение об освобождении заложников, и они должны ответить на него завтра на рассвете. Рассвет начинается в шесть часов двадцать восемь минут, но синоптики обещают сильную облачность и дождь. А теперь местные новости. Велосипедист Ральф Вальдо победил в гонке „Золотой век“, которая проводилась в городе Бернт-Вэлли, — это произошло в тот день, когда Ральфу исполнилось восемьдесят два года. Его результат — один час восемнадцать минут. Наши поздравления, Ральф! Миссис Чарльз Раундтри из городка Хантерс-Бридж, который находится в северо-восточной части нашего штата, заявила, что видела неопознанный летающий объект, причем он находился на таком близком расстоянии, что сильные потоки воздуха задрали ей юбку, когда она развешивала белье. Оставайтесь с нами, и вы узнаете все подробности о пожаре, который произошел в пять часов в Таппансвилле». После этого кто-то запел:

Зубная паста «Гэрроуэй» —

Для старух и для детей,

Для супруга и супруги,

Для тебя и для подруги!

Фаррагат еще несколько минут делал вид, что сдает карты, а потом вдруг закричал:

— У меня болит зуб! Я хочу назад в камеру. У меня болит зуб.

— Ну так иди к себе, — откликнулся Уолтон. — Мне нужно готовиться.

Взяв стул, Фаррагат отправился к себе, но у камеры Рэнсома он вдруг остановился и сказал:

— У меня страшно болит зуб. Это зуб мудрости. Вот этот, слева. Он у меня вместо часов — начинает болеть где-то в девять вечера, а перестает только на рассвете. Завтра на рассвете я узнаю, утихнет ли боль и не выпадет ли он. Да, я узнаю об этом прямо на рассвете. Примерно в шесть двадцать восемь.

— Спасибо, мисс Америка, — отозвался Рэнсом.

Фаррагат вернулся в свою камеру, лег на койку и заснул.

Ему приснился странный сон, совсем не похожий на прошедший день. Сон был очень красочный и яркий — такие насыщенные цвета человеческий глаз не способен различить в обычной жизни, они проявляются только на фотографии. Фаррагат плывет на роскошном лайнере, ощущая знакомые ему свободу, скуку и боль от солнечных ожогов. Он плавает в бассейне, пьет в баре вместе с туристами самых разных национальностей, спит в каюте во время сиесты, играет в пэддл-теннис на палубе, снова плавает в бассейне, а к четырем возвращается в бар. Он такой гибкий, энергичный, загорелый — хотя, конечно, этого красивого золотистого загара никто не заметит в темных барах и клубах, куда он придет обедать, вернувшись из круиза. Фаррагат весело проводит время и даже начинает переживать, что это уже чересчур, но однажды во время сиесты замечает, что по левому борту к ним приближается шхуна. Со шхуны подают сигналы флагами, но он ничего не может разобрать. Лайнер начинает сбрасывать скорость. Волны, разбивающиеся об острый нос, становятся все слабее, и вот уже их совсем нет, и неведомое судно тихо скользит бок о бок с огромным лайнером.

Шхуна приплыла за ним. Фаррагат подходит к борту, спускается по веревочной лестнице на палубу шхуны и, пока та отчаливает, машет на прощанье своим друзьям, которые остались на лайнере, — мужчинам, женщинам, музыкантам корабельного оркестра. Он не знает ни владельца судна, ни тех, кто приветствует его на борту. Он ничего не помнит, кроме того, что стоит на палубе и смотрит, как лайнер набирает скорость, — огромный старомодный лайнер, названный в честь какой-то королевы, белоснежный, точно подвенечное платье, с тремя косыми трубами и золотистой лентой на носу, из-за которой он очень похож на игрушечный пароходик. Внезапно лайнер резко сходит с курса, сворачивает налево и несется на полной скорости к острову, напоминающему острова Атлантического океана, только на этом растут пальмы. Огромное судно врезается в берег, накреняется на правый борт и тут же загорается. Отплывая на шхуне, Фаррагат видит через плечо огонь и гигантский, взметнувшийся к небу столб дыма. Когда он проснулся, яркие краски сна тут же поблекли в серых стенах Фальконера.

Фаррагат посмотрел на часы, а потом на небо. Шесть двадцать восемь. На улице лил дождь и, наверное, за окнами «Стены» тоже. Его разбудил Тайни.

— Зачем шоколад, если есть «Лаки-Страйк», — сказал Тайни. — «Честерфилд» всегда под рукой. Я прошел бы всю пустыню ради пачки «Кэмела».

В руке он держал пять сигарет. Фаррагат взял две. Они были плохо скручены и набиты, судя по всему, марихуаной. Фаррагат с благодарностью посмотрел на Тайни, но все теплые чувства, которые он испытывал к охраннику, быстро прошли, когда он заметил, насколько ужасно тот выглядит. Глаза у Тайни были красными. Морщины возле рта походили на глубокие борозды проселочной дороги, выражение лица — холодное и застывшее, словно маска. Он пошел дальше, приговаривая:

— Зачем шоколад, если есть «Лаки-Страйк». Я прошел бы всю пустыню ради пачки «Кэмела».

Эти фразы из рекламы сигарет были старше, чем Тайни и Фаррагат. Все, кроме Скалы, поняли, что дал им охранник и что с этим делать. Рэнсом подсказал Скале:

— Затянись, а потом задержи дым в легких.

Фаррагат прикурил первую самокрутку, затянулся, задержал дым в легких и почувствовал во всем теле настоящую, бесценную свободу, какую даровал ему наркотик.

— Потрясающе, — сказал он.

— Классная штука, — согласился Петух.

Остальные заключенные только постанывали от удовольствия. Тайни врезался в стену и больно ушиб плечо.

— Там, откуда это привозят, такого добра навалом, — проговорил он, рухнул на свой железный стул, уронил голову на руки и захрапел.

Насладившись удивительным ощущением свободы, Фаррагат выдохнул дым — в воздух взвилось серое облако, похожее на те облака, которые, наверное, начали уже проступать на темном небе за окном. Свобода будто подняла его с койки, оторвала от всего, что так привязано к этому бренному миру. Шум дождя казался нежным и напоминал Фаррагату о той нежности, которой была лишена его жесткая мать, разливавшая бензин в вечернем платье. Вдруг он услышал, как в слуховом аппарате у Скалы что-то затрещало, а Рэнсом сонно сказал: