Читать книгу "Белый шум - Дон Делилло"

Я выключил приемник – не для того, чтобы легче думалось, а чтобы не думать ни о чем. Автомобили дергались и буксовали. Кто-то бросил из бокового окошка обертку от жвачки, и Бабетта произнесла обличительную речь о равнодушных людях, которые мусорят на автострадах и в сельской местности.

– Могу рассказать еще одну историю, которая уже происходила раньше, – сказал Генрих. – У нас бензин кончается.

Стрелка дрожала возле нулевой отметки.

– Всегда есть излишек, – сказала Бабетта.

– Разве излишек может быть всегда?

– Бак специально так устроен, чтобы не кончалось топливо.

– Всегда излишка быть не может. Если ты едешь дальше, бензин кончается.

– Никто не ездит без остановок.

– А как же узнать, когда нужно остановиться? – спросил Генрих.

– Когда будешь проезжать мимо заправки, – сказал я ему и тут же увидел пустынную, омытую дождем площадку с великолепными бензоколонками под множеством разноцветных флагов. Я въехал на нее, выскочил из машины и, пряча голову под поднятый воротник пальто, подбежал к колонкам. Их не заблокировали – наверняка служители поспешно удрали, загадочно бросив все имущество, словно орудия труда и гончарные изделия какой-нибудь индейской цивилизации, хлеб в печи, стол, накрытый на троих: тайна, которой предстоит будоражить умы грядущих поколений. Я схватил шланг колонки с неэтилированным топливом. Флаги громко хлопали на ветру.

Спустя несколько минут, снова выехав на дорогу, мы увидели необыкновенное, поразительное зрелище. Оно возникло впереди и по левую сторону, и мы не могли не сползти на сиденьях ниже, наклониться, чтобы лучше видеть, что-то крикнуть друг другу и умолкнуть на полуслове. То было вздымающееся черное облако, воздушнотоксическое явление, освещенное яркими лучами прожекторов семи армейских вертолетов. Они следили за его перемещением по ветру, держали его в поле зрения. Во всех машинах люди наклонили головы, одни водители принялись сигналить, предупреждая об опасности других, в боковых окошках появились лица, на которых отражались разнообразные оттенки невероятного изумления.

Громадная черная туча плыла, словно некий корабль смерти из скандинавской легенды, сопровождаемый во мраке ночи существами в доспехах с вертолетными винтами. Мы растерялись, не зная, как на все это реагировать. Зрелище внушало ужас – так близко, так низко проплывало облако, полное хлоридов, бензолов, фенолов, углеводородов и прочих, неизвестно каких именно, ядовитых веществ. Но в то же время от него захватывало дух, оно было такой же частью грандиозного массового представления, как яркая сцена на сортировочной станции или люди, устало бредущие по заметенному снегом путепроводу с детьми, продуктами, вещами – армия бесприютных и обездоленных, отмеченная печатью трагедии. К нашему страху примешивался благоговейный трепет, почти священный. Несомненно, явление, представляющее собой угрозу для жизни, может внушать благоговение, казаться некой космической силой, гораздо величественнее человека, более могучей, рожденной в непоколебимой гармонии стихий. Смерть, созданная в лаборатории, получившая точное определение и поддающаяся измерению, но в тот момент мы наивно, примитивно представляли ее себе неким сезонным вывертом природы, так же не зависящим от человека, как наводнение или смерч. По-видимому, наша беспомощность несовместима с понятием рукотворного явления.

На заднем сиденье дети выхватывали бинокль друг у друга из рук.

Все это было просто поразительно. Казалось, облако освещают прожекторами ради нас, словно часть большого светозвукового спектакля, клочок создающего нужное настроение искусственного тумана, окутывающего высокую крепостную стену, за бойницами которой убили короля. Однако то, свидетелями чего мы стали, не имело отношения к истории. Нечто непостижимое, растравляющее душу, пережитое во сне и преследующее сновидца наяву. Из вертолетов выпустили осветительные ракеты, негромко вспыхнувшие красными и бесцветными огнями. Водители принялись сигналить, а ко всем окошкам, запрокинув головы и прижав розовые ручонки к стеклу, прижались дети.

Дорога резко повернула прочь от ядовитого облака, и некоторое время транспорт двигался почти без помех. На перекрестке возле лагеря бойскаутов к основному потоку машин пристроились два школьных автобуса. В обоих ехали душевнобольные из Блэксмита. Мы узнали водителей, разглядели за окнами знакомые лица – лица людей, которых привыкли видеть в шезлонгах за неплотной живой изгородью больницы или кружащими по лужайке, постоянно сужая круги, с постоянно возрастающей скоростью, словно смесь в бетономешалке. Как ни странно, мы любили их, испытывали облегчение от того, что за ними усердно и профессионально ухаживают. Казалось, структура общества в целости и сохранности.

Мы миновали указатель дороги к наиболее часто фотографируемому амбару в Америке.

На организацию движения по однорядному подъездному пути к лагерю ушел целый час. Мужчины в костюмах из милекса махали фонариками и расставляли покрытые светящейся краской столбики, направляя нас к автостоянке, на спортплощадки и другие свободные участки. Из леса выходили люди – кто с фонарями на головах, кто с хозяйственными сумками, кто с детьми или домашними животными на руках. Мы тряслись на ухабах фунтовых дорожек. Возле главных зданий мы увидели мужчин и женщин с планшетами и портативными рациями. То были должностные лица, без костюмов из милекса, специалисты по новой науке об эвакуации. Стеффи, как и Уайлдер, забылась тревожным сном. Дождь перестал. Люди, выключив фары, в нерешительности остались сидеть в машинах. Долгое необыкновенное путешествие подошло к концу. Мы ждали какой-то удовлетворенности, некоторого успокоения от сознания выполненного долга, заслуженной приятной усталости, что сулит безмятежный, глубокий сон. Однако люди сидели в своих темных машинах, глазея друг на друга сквозь стекла закрытых окон. Генрих грыз леденец. Мы слушали хруст, который он издавал, впиваясь зубами в карамельно-глюкозную массу. Наконец из «датсуна-максимы» вышла семья из пятерых человек. Все были в спасательных жилетах и имели при себе сигнальные ракеты. Вокруг некоторых собирались небольшие толпы. То были источники информации и слухов. Один работал на химическом заводе, другой случайно услышал, как кто-то что-то сказал, у третьего родственник служил в государственном учреждении. Люди сбивались в кучки, и от них по всей общей спальне разносились верные, неверные и прочие сообщения.

Ходили слухи, что завтра с утра нас отпустят домой; что правительство замешано в сокрытии преступления; что в ядовитое облако влетел вертолет, а оттуда так и не вылетел; что собаки из Нью-Мексико уже прибыли, их выбросили с парашютом, и они приземлились на лугу, совершив смелый ночной прыжок; что город Фармингтон еще сорок лет будет непригоден для жилья.

Слухи циркулировали непрерывно. Ни одно сообщение не было более или менее правдоподобным, чем любое другое. Нас отрезали от действительности и тем самым избавили от необходимости различать правду и ложь.

Одни семьи предпочли заночевать в машинах, другие вынуждены были так поступить, поскольку им не нашлось места ни в одном из семи или восьми зданий лагеря. Мы попали в один из трех больших бараков, и после того, как в здании включили генератор, почувствовали себя довольно уютно. Красный Крест предоставил раскладушки, переносные обогреватели, бутерброды и кофе. В дополнение к существующим потолочным светильникам выдали керосиновые лампы. У многих имелись приемники, лишние продукты, которыми они делились с другими, одеяла, складные стулья, одежда. В битком набитом помещении было все еще довольно холодно, однако при виде медсестер и работников-добровольцев мы поняли, что детям ничего не грозит, а присутствие других несчастных – молодых женщин с младенцами, немощных стариков – придало нам определенную твердость духа, решительность и склонность к самоотверженности, достаточно ярко выраженную, чтобы мы чувствовали себя чем-то единым. Это мрачное большое здание, заброшенное, пустое, холодное от сырости, всего за несколько часов превратилось, как ни странно, во вполне сносное жилище и заполнилось людьми, стремящимися общаться и высказываться.