Читать книгу "Echo - Алексей А. Шепелев"

Как всегда здесь много бычья, оно косится на нас, мы озираемся, нам неуютно, все смотрят на нас, нас хотят избить… Мочить – я внятно слышу это слово… Или это только кажется. «Это только так кажется, - говорит О. Фролов, - простая измена от передозировочки и от стресса». Я пригубляю, прихлёбываю пиво – пенистое, как моча, но холодное – всё чаще обращаюсь к нему, пью, пью, пью, и мне хочется мочиться – с каждым глотком всё сильнее и невыносимее - до рези в мочевом пузыре…

- Пей, блядь, пиво! – говорит О. Фролов с такой интонацией, как будто оно куплено за его счёт.

- Не могу, я хочу ззадь, - от боли я говорю нервозно, даже с некоторым озвончением.

- Сзади?! Извращенец скрёбаный!

Наш разговор улавливает Уть-уть, но не та чёрная, и не моя красная, а белая – блондинистая (тоненькие волосы в хвостике), фигуристая (бёдра в светло-голубых леггинсах), мягкая (белое, бежевое лицо, именно «смазливое» «по понятиям» «нормальных пацанов», золотистые ручки), крашеная (малиновая помада, сиреневые тени, густо-чёрные ресницы) – продавщица бара и смежного с ним магазинчика. Мы, конечно, всегда заглядывались на неё: подходишь к ней, тихо так - как правило с похмелья и последние деньги, всяческая непотребная мелочь - говоришь: «Один хлеб пробейте, пожалуйста», а она так нежно пробивает, так вежливо говорит: «Пожалуйста» - «Спасибо»… А пьяное бычьё смотрит, лыбится, тянет пиво, жуёт креветки, опрокидывает водку или коньяк, жрёт закуски, внимает своей отвратиельнейшей жлобско-ресторанно-цыганско-еврейской музычке, да ещё подзывает её как кошку: кыс-кыс: «Ленок, подь сюды, с нами посиди!»… Гениальное изобретение – чтобы попасть в магазин «Продукты», надо прошествовать через притон бычья, а затем, выбрав там хлеб или батон, вернуться и пробить в кассе бара, а потом опять вернуться и забрать их, после чего вновь протиснуться через притон!..

Ещё два… нет, три, нет – четыре глотка, мучительно думаю я, и я иду в сортир. Они смотрят, переговариваются, ржут, жрут. Она выходит из-за стойки - переминаются ее голубовато-белые ягодицы, просвечиваются маленькие кружевные трусики, плавают, покачиваются бёдра – удаляется – в сортир – крошечная комнатка с тонкой дверью, оклеенной моющими обоями – запирается. Тихо звучит музыка, а дверь совсем близко… Круглая стеклянная ручка – блядь, ненавижу эти уебанские, блядские, сосанские ручки! Я срываюсь с места - с разбегу – головой - в дверь клеёнчатую, она – внутрь, а там совсем маленькое пространство… Я дам просраться! Дверь, пискляво поскрипывая, возвращается обратно; я, держась за косяк, выгибаюсь книзу, приподнимая правую ногу – стойка – хоп! – удар ногой в дверь…

Вот я на полу, хватаю ее за расшибленные колени, давлю на них, развожу… Сам я уже не я, а чёрная Уть-уть (офроловская). Я страшен (страшна). Я яростен и возбуждён. Она дёргается на унитазе, вся дрожит и плачет, тёплая. Я лезу, лезу к ней вниз, я раздираю ее, разрываю ее пополам, вгрызаюсь, врываюсь в неё головой, я – она…

С моим зрением началось такое, чему сами глаза не верили - они отродясь такого не видели - ни во сне, ни наяву, ни по телевизору. Мой взгляд с быстротой молнии переместился по прямой (причём понизу, практически по полу – как он был на уровне унитаза) в самую крайнюю точку помещения – какую-то подсобку или кухню - как по трубе переместился: эту точку я теперь видел прямо перед носом и очень-очень ярко – словно в увеличительное стекло на солнце; как будто, пролетая по этой трубе, я замечал также, но уже как в тени, всё, что было за её, так сказать, стенами – в частности, она, как лазерный луч, пробила красную мякоть Уть-уть, потом её позвонковые кости, потом тонкую стенку, потом ещё две толстых бетонных стены; чуть на периферии, но тоже довольно заметно, сидел рыжий кот и жрал кости от жареной рыбы. С другой стороны кто-то шевельнулся и – нагнулся – девушка – мой взгляд мгновенно расщепился на две трубы, устремлённые, упёршиеся (я как бы вовремя затормозил) одна в кота, другая под юбку – труба или луч кота был рыжий, переходящий в ярко-алый, в светящийся фиолетовый, а затем в ослепительно-солнечно-жёлтый и такой же нестерпимый зелёный, луч девушки от ее белых трусиков с зелёными точечками-горошинками был зеленоватый, плавно переходящий в ослепительно-жёлтый, а затем – как от салютного взрыва - из центра его стал разъедать фиолетовый, а его, в свою очередь, ярко-ярко-алый… И всё это в одну секунду! Я почувствовал какой-то удар в мозг – как первый толчок опьянения, но гораздо мощнее. Тут же мой взгляд ещё разветвился – и я обозревал уже семь точек, рассматривая их с неестественной ясностью и подробностью и раскладывая даже на цвета спектра. Как трещина по льду, он еще разветвился, ещё и еще, превратившись в немыслимый для человеческого мозга гипертекст восприятия – я осознавал это, осознавал, что контролирую и анализирую одновременно все точки, восходило, как солнце - медленно и величественно - осознание своего почти божественного могущества… Тут меня кто-то толкнул ногой (Репа!), и я проснулся…

Несколько минут я лежал под впечатлением сна, ничего не видя и не осознавая – словно глаза мои были закрыты очками, в которых проносились отголоски только что прерванного чудесного сновидения.

Я опомнился и выскочил в оставленную открытой входную дверь – Репа утекала по леснице.

- Сыночек!

- Ну?

- Ты куда?

- Домой! – куда!

- А… ну приходи на Кольцо вечером или днём зайди…

- Не знаю…может и зайду…

Репа залишилась вниз, но вдруг тормознула.

- Купи Рыбаку бинт – деньги-то есть?

- Есть немного.

- Ну и в рот вас поцеловать!

Я вернулся, запер дверь, прошёл на кухню, осознал, что время ещё совсем рано – часов семь. Обычная история – с похмелия вскакиваешь ни свет ни заря, сотрясаемый жаждою, и начинаешь варить чефирное. Выпиваешь бокалов пять чаю (хорошо бы с лимоном!) и тут уже успокаиваешься и тянет в сон. Но – не тут-то было: чай имеет интересное свойство прочищать желудочек - внезапно чувствуешь резкий физический приступ голода (ну и в сортир, конечно, сбегаешь пару раз). Начинаешь варить что-либо. А голова-то… и вообще трясёт, ломит, ломает, крутит, мутит и подташнивает… Но настроение конструктивное, приходит совесть (иногда – вместе с хозяйкой - это невыносимо!), да и жрать уж очень хочется – и если уж не очень великое похмелье, начинаешь варить и убирать – главное по совместительству с этим ещё окиферить несколько раз.

Так и теперь. Я поставил чайник, включил радиву и пошёл в туалет.

Я пытался мыть и убирать, искал курить и картошку. И вдруг – прислушался – шла «Утренняя панорама» Тамбовского радио - говорят что-то про Бирюкова, потом выступает сам Обериук (как зовёт его О. Фролов), а потом - «А сейчас нам почитает свои стихи молодой поэт О. Фролов»! Я побежал будить Санича (О. Фролова не добудишься и вообще ему до китайской лампочки) и буквально-таки врезался в него – он сам вскочил и неустойчиво направлялся на кухню.

…и в божем саду божий зад

щас будут Дюкасс и Сад…