Читать книгу "Любовь в седьмом вагоне - Ольга Славникова"

Ситников вздрогнул. «Так нельзя обращаться с человеком!» – оглушительно крикнуло пространство голосом Лизы, и тут он все вспомнил.

Туфли было две, в этом все дело. Левая и правая, левая и правая. Девятнадцатого мая Лиза устроила ему ловушку. Пригласила Ситникова к себе, муж якобы был в командировке. На самом деле она придумала, чтобы Фролов, только собиравшийся улетать и заехавший после обеда за вещами, застал их тепленькими в развороченной супружеской постели. Чтобы он, ревновавший до горлового рыка, до спазма сосудов, вышвырнул Лизу из дому – сбросил ее, раздетую и разутую, на руки Ситникову. Мужчине такая комбинация просто не пришла бы в голову, но Лиза была абсолютная женщина, со всей дури фемина, к тому же у нее от любовного перегрева поплавились извилины и мозг, должно быть, прилип изнутри к черепу, будто комок жевательной резинки. Тем не менее, у нее бы все получилось, если бы она, заранее заряженная на скандал, сама смертельно трусившая перед своим Фроловым, не устроила Ситникову истерику задолго до прихода ревнивого изверга.

Ужасно, это было ужасно, никогда еще Ситников не видел Лизу такой агрессивной. Она выкрикивала упреки, лупила голого Ситникова твердыми, почти мужскими кулаками, крупный рот ее, накачанный силиконом, был похож на жгучую медузу, на комок смертельного яда, расплывшийся по краям воспаленным розовым цветом. Слово за словом она выпалила Ситникову все про свой дурацкий план, причем выходило так, будто Ситников сам этого хотел. Охваченный паникой, Ситников попытался прорваться к своей одежде, но Лиза, хохоча во все надутое горло, бросалась ему на шею, висла на нем, металась, растопырив руки, точно ловила курицу, и ее тоже весьма силиконовые груди болтались, как две боксерские перчатки. Тут в дверь позвонила старушка-общественница; Лиза, набросив халатик, блистая страшными глазами сквозь растрепанную белую паклю, побежала открывать, думая, вероятно, что это Фролов, забывший ключи. Из холла слышались голоса, приторный старушкин и резкий – Лизы, и было как-то сквозисто, тянуло свободой, должно быть, из-за открытой двери на лестничную клетку. Ситников, ползая по ковру, криво нацепив попавшиеся под руку очки, схватил рубашку, брюки, вытащил из-под завалившегося стула помятый, рассыпавший мелочь, пиджак.

И тут Лиза вернулась.

Прямо от порога она запустила в Ситникова острой сверкающей туфлей – орудие нешуточное, как-никак сорок первый размер обуви. Туфля воткнулась в ковер, как лопата в грядку. Та самая, которую после поднял Фролов.

– Нет, ты от меня не сбежишь! – закричала Лиза хрипло и, чтобы достать Ситникова сверху, вскочила с ногами на крякнувшую кровать.

Можно ли то, что случилось потом, назвать самозащитой? Нет, Ситников хотел, чтобы Лиза подавилась всем этим: своим ревнивым Фроловым, этой кисейной спальней в просторных, как еще одни апартаменты, холодных зеркалах, а главное – своей любовью, любовью, любовью, измотавшей Ситникова. Они нелепо боролись, Ситников держал оскаленную Лизу за твердые запястья, он взмок, будто пахал землю плугом. «Мне больно, козел!» – шипела она, норовя укусить за лицо. В руке у нее была зажата туфля номер два, и в какой-то момент они вздымали эту туфлю, как рабочий и колхозница вздымают знамя.

– Пусти, урод! Так нельзя обращаться с человеком! – вдруг жалобно крикнула Лиза, резко побледневшая в секундном предчувствии, так что поры на лице проступили песком.

Но Ситников дрожащей от напряжения левой рукой, как бы не знающей, что в это время делает правая и что делает она сама, довел усилие до конца.

Острый каблук, точно гвоздь в барабан, вошел в тугое Лизино горло, глаза ее вытаращились и налились свинцом. Обмерший Ситников выдернул мокрую шпильку, и тотчас плюнуло густо-красным, будто из резко сдавленного тюбика. Лиза обмякла, пальцы ее, все еще сжимавшие туфлю, словно сыграли судорожную хроматическую гамму. Ее невыносимо тяжелый свинцовый взгляд точно провожал уплывающего Ситникова, и сама она делалась тяжелей, тяжелей, на губах ее вздулся мутно-алый кровавый пузырек и стал расти, расти, словно это была небольшая Лизина душа в родовой плеве, колеблемая потусторонним сквозняком. Потом пузырь лопнул, оросив запрокинутое Лизино лицо мелкими веснушками, и тяжелая Лиза, глядящая теперь в никуда, выскользнула из рук трясущегося Ситникова, мягко покатилась за кровать, пятная простыню кровавыми следами, похожими на красную штопку, заворачиваясь в эту простыню вместе с туфлей-убийцей, засыпая там, внизу, в укромной ложбинке, где ее выдавал лишь косо натянувшийся оконный тюль.

В этот самый миг захрустели, заклацали дверные замки. «Зайка, это я!» – послышался из холла бодрый голос Фролова, понятия не имевшего, что его двухметровая зайка спит за кроватью на полу и ничего не слышит. Ситников, пришептывая от ужаса, сгреб свою бренчащую ключами и пряжками мятую одежду и бросился к приоткрытой створе платяного шкафа.

Все.

– Леша! Леша, тебе нехорошо? – Галочка, испуганно мигая, склонилась над Ситниковым, полулежавшим на диване, с твердой, как его ноющая печень, подушкой под локтем.

– Нет… Ничего. Голова что-то закружилась. Душно тут… – Ситников с трудом приподнялся, сел. Волосы на онемевшем затылке были будто вживленные электроды.

– Сейчас, водички принесу. Или чайку горячего, – засуетилась Галочка, хватаясь за чайник.

– Не надо ничего. Я покурю схожу, – Леша поднялся на ноги, заставив Галочку хлопнуться попой на диван.

– Душно, говоришь, а сам пошел никотином дышать, – проговорила Галочка неприятным рассудительным голоском.

Вагонный коридор, лаковый и как будто зеркальный, хотя в нем, кроме как перед туалетом, не было ни одного зеркала, пропустил Ситникова после внимательного осмотра. В холодном курящем тамбуре опять смолил папироску давешний качок и с ним трое или четверо таких же, с головами как чугунные ядра, с золотыми ярыми крестами в нагрудной шерсти. Они занимали тамбур плотно, будто забитые в большую печь суковатые дрова; Ситникову, чтобы пристроиться в уголок, пришлось поднырнуть под толстыми, упиравшимися в стенку, руками. Качки над чем-то гоготали, мысли Ситникова путались, сигарета на вкус отдавала известкой. Но времени не было, совсем не было, и если Ситников хотел себя обезопасить, он должен был немедленно сосредоточиться.

Итак, имеем два вопроса. Вопрос первый: всегда ли покойная Лиза будет ластиться к Ситникову невесомым шелковым призраком, или это когда-нибудь прекратится? Вопрос второй: что делать с Галочкой? Можно так: где одна, там и другая. С поезда столкнуть не получится: двери и окна задраены под кондиционеры, пассажиры в спальном вагоне у быстроглазой внимательной проводницы все наперечет. Стало быть, в N-ске. Пригласить погулять после ужина. Там, помнится, в самом центре такие глухие и страшные дворы, застройка позапрошлого века, желтые наледи, сосули, белье на веревках, метель… Ездили зимой, но сейчас, в августе, там, наверное, еще укромнее: мерзлые культи тополей, похожие на кактусы, теперь оделись листвой, в темных углах разрослись узорчатые сорняки… Потом заявить, что Галина Валентиновна Панова на что-то обиделась, убежала в ночь, в гостиницу не пришла. Для правдоподобия поссориться с ней в ресторане, довести до слез… Проще простого.