Читать книгу "Темное торжество - Робин Ла Фиверс"

Возможно ли, чтобы мне был дарован случай исправить содеянное родственниками зло?

Собственно, особого значения это не имеет. Задача доставить Чудище в Ренн живым, относительно здоровым и не пойманным разъездами д'Альбрэ не становится ничуть проще оттого, что он оказался братом Элизы.

Только для меня необходимость преуспеть делается еще настоятельней. Ведь на кону не только судьба герцогства, но и мой скудный шанс на искупление.

Когда все насущные дела переделаны и у меня уже нет благовидного предлога находиться снаружи, я заставляю себя вернуться на кухню. Пора готовить свежие припарки, резать ткань на повязки, разводить огонь. Я вдруг ловлю себя на том, что с определенным страхом жду пробуждения моего подопечного, и это вовсе не облегчает мне жизнь. Заговорит ли он снова о своей сестре, когда откроет глаза? А если заговорит, сумею ли я удержаться и не засыпать его вопросами?

Едва переступив порог, я уже вижу, что глаза рыцаря открыты и взгляд устремлен в потолок.

— Живой, — произношу я. — А я-то уже и не надеялась.

Он поворачивает ко мне голову:

— Я же говорил, что меня непросто убить.

— Ну да, говорил, — бормочу я, вешая котелок с водой над огнем. Помнит ли он, что упомянул об Элизе? И что за дело простой убийце до их с д'Альбрэ семейных хитросплетений? Никакого, если подумать. — Так поэтому ты не погиб в том бою? — спрашиваю я. — Святой Камул защитил? Или это граф велел тебя непременно живым взять?

— Святой Камул не хранит от смерти, — довольно сухо отвечает Чудище. — И воины графа не знали, кого ссадили с коня. Тем не менее, как только д'Альбрэ увидел меня пленным… скажем так: он не из тех, кто упускает подвернувшуюся возможность. — Рыцарь некоторое время молчит, потом снова подает голос: — Известно ли тебе, какие замыслы у него были на мой счет?

Я ничего не могу с собой поделать — голова сама собой поднимается, и я встречаю его взгляд:

— Да.

Он кивает:

— Тогда ты понимаешь, в каком долгу я перед тобой.

Я стесняюсь благодарности, которую вижу в его глазах, и торопливо отворачиваюсь к очагу.

— Не спеши благодарить, — отвечаю рыцарю. — Если бы я не заставила тебя одолеть лестницу, д'Альбрэ не пришлось бы пачкать руки.

— Тем больше был бы мой долг, — кивает Чудище. — Не всякий способен оценить такое благо, как быстрая и честная смерть. — Он некоторое время молчит, приглядываясь ко мне, потом спрашивает: — Каким образом ты собиралась это сделать?

Меня удивляет подобный вопрос.

— То есть как я собиралась убить тебя?

— Да. Есть у тебя излюбленный способ для подобного случая?

Он знает, чему меня учили в монастыре, так что большие глаза можно не делать.

— Вообще-то, для убиений я предпочитаю удавку, — говорю я. — Мне нравится, что можно наклониться к самому уху мерзавца и напоследок напомнить о его прегрешениях. Но ради тебя я наточила самый любимый свой нож.

Его брови ползут вверх.

— А как же удавка?

Я киваю на его толстую шею: сплошь мощные мышцы пополам с крепкими сухожилиями.

— Та, которой я пользуюсь, на тебя не налезла бы, — говорю я. — А кроме того, твоя смерть была бы милосердной. Нож убивает быстрей и причиняет меньше страданий.

Если я рассчитывала, что подобная откровенность создаст между нами хоть какую-то стену, то весьма ошибалась! Этот увалень лишь хихикает.

Ох, не заслуживаю я такой доброты… Я готовлю свежую припарку и накладываю ему на бедро, и он кряхтит от боли, переставая смеяться.

Спустя некоторое время я осторожно расталкиваю «горгулью». Мне нужно отдохнуть. Иначе я, чего доброго, схвачу рыцаря за плечи и буду трясти, пока не ответит на все вопросы, уже повисшие у меня на кончике языка. И тогда он неминуемо — причем очень скоро — сообразит, что для д'Альбрэ я не чужой человек.

Тюремщик немедленно вскакивает. Выясняет, как себя чувствует наш подопечный, вверенный уже его заботам, и уходит караулить возле двери. Я растягиваюсь у огня и молюсь, чтобы не приснилась Элиза.

Вот бы обошлось вовсе без сновидений!

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Странно, я и в самом деле уснула. Снаружи почти стемнело, очаг успел не только прогореть, но и остыть. Получается, я проспала чуть ли не весь день! Вскидываюсь на локте и вдруг понимаю, что вокруг как-то слишком уж тихо. Что же разбудило меня?

Потом я вновь это слышу. Едва слышное звяканье сбруи и негромкое ржание лошади.

Утратив от испуга способность дышать, я вскакиваю на ноги. «Горгулья» таится в дверях, выглядывая во двор. Он показывает мне три пальца. В другой руке у него праща и круглый голыш величиной с перепелиное яйцо.

Со стороны лежака слышится шорох: Чудище пытается встать. Я спешу к нему, чтобы не вздумал подать голос. Он открывает глаза, но, видя, что я прижимаю пальцы к губам, коротко кивает и жестом манит к себе.

— Дай оружие, — шепчет он хрипло.

Я так же тихо отвечаю:

— Ты слишком слаб, чтобы драться.

Он хватает меня за руку, его глаза пылают решимостью.

— Живым я им больше не дамся!

Я гляжу ему в глаза, и мы с необыкновенной ясностью понимаем друг друга. Кивнув, я достаю нож из ножен на лодыжке и вручаю ему. Его ладонь ненадолго смыкается на моей руке и крепко пожимает ее.

— Сколько их?

— Трое, — отвечаю я. — Конные.

Торопливо перебежав к двери, я выглядываю наружу. Всадники уже во дворе, я слышу их голоса.

— …А я говорю, надо ехать прямо в Нант! Прибудем вскоре после наступления темноты!

— Ну да, и с пустыми руками, — отвечает второй. — Чур, тогда не я пойду докладывать д'Альбрэ, что птички упорхнули и мы вернулись ни с чем!

Маленький тюремщик вдруг с хитрецой в глазах оборачивается ко мне.

— Проклятье, мы даже толком не знаем, кого искать, — доносится снаружи. — Девчонку? Пленника? И кто скажет, как далеко они успели уйти?

— Как по мне, скакать бы нам куда глаза глядят и вовсе не возвращаться, — мрачно бормочет еще кто-то. — Все лучше, чем возвращаться к графу на суд и расправу!

Всадники слезают с коней, а я про себя кляну монастырскую выучку. Сестры рисовали нам жизнь в черных и белых красках, тогда как я предпочла бы побольше серых тонов. Мне, к примеру, дозволено убийство из самозащиты, но могу ли я считать достаточной угрозу, исходящую от этих людей? При всем том, что я наказала себе полегче относиться к мнению обители или воле Мортейна, их учение успело войти в мою плоть и кровь. Его не выкинешь вон, подобно старой одежде.

Тем не менее передо мной не безвинные жители этих мест, а люди д'Альбрэ. И если их не прикончить, Ренна Чудищу не видать как своих ушей. А значит, эти смерти необходимы для исполнения прямого приказа из монастыря. То бишь, если Мортейну не понравятся мои действия, пускай разбирается с аббатисой.