Читать книгу "Виртуоз - Александр Проханов"

— На каком языке играется спектакль?

— На арамейском, хеттском, диалекте суахили и урду. Кроме того, я ввожу в некоторых сценах праязык, состоящий из одних гласных звуков.

— А что на этот раз с музыкой?

— Мой композитор воспроизвел звуки яйцеклетки и сперматозоида в момент их слияния. То есть в момент, когда в оплодотворенную клетку залетает душа. Кроме того, прозвучат звуки каменных скал, когда в них на рассвете вторгаются лучи солнца. Еще будет звучать расщепленная на отдельные составляющие молния.

— Если не секрет, на решение каких проблем ты направишь разбуженные во время спектакля энергии?

— От тебя у меня нет секретов. Группа визионеров, задействованных в спектакле, будет определять местонахождение Бен Ладена. Еще нам хочется уточнить ряд конспирологических аспектов в событиях 11 сентября. И конечно, что очень актуально, мы исследуем разрастающийся конфликт в системе спецслужб, порожденный разногласиями между бывшим Президентом Долголетовым и нынешним Президентом Лампадниковым.

— Ты познакомишь меня с результатами исследований?

— Повторяю, у меня нет от тебя секретов.

Прозвучал звонок. Растворились двери в зал, и гости потянулись в зияющую пустоту, из которой повеяло странным, сладковатым удушьем.

Зал был черный, с бесцветными, едва различимыми креслами. Сцена без занавеса — огромный темный провал, какой возникает в иллюминаторе космического корабля, летящего в беспредельности. Тьма сцены давила на зал. Входящая публика, подсвечивая дорогу фонариками, была подавлена. Погружалась в кресла, замирала, словно пристегивалась невидимыми ремнями, готовясь к перегрузкам космического старта.

Затихли последние стуки и шарканья. Погасли последние фонарики. Воцарилась тишина, в которой изредка раздавался тревожный кашель. Зал был полон, но люди не видели друг друга. Было ощущение, что на сцене собралось множество незримых существ. Они неслышно перемещались в зал и усаживались рядом со зрителями. Каждый ощущал соседство с обступившими его бестелесными сущностями. Тишина длилась, гася последние звуки, словно из помещения высасывался воздух, исчезала среда, в которой распространялся звук. Каждый слышал только себя — звон крови в висках, внутренние стуки сердца, импульсы собственной жизни, которая пугалась космического одиночества.

Раздался звук, ноющий, дрожащий, как вибрирующая пластина. Вибрации травмировали, царапали перепонки. Казалось, в темноте трепещет огромное металлическое насекомое, дрожит чешуйками, ударяет хитиновым скребком. Звук жалобно ниспадал, превращаясь в бессильный шелест. Опять была тишина, напряженная, безвоздушная, но всякий, присутствующий в зале, нес под черепом прозвучавший скрежет. Мозг был ранен, болезненно резонировал.

Резко, мучительно зазвенела мембрана, теперь в другом конце сцены, словно там помещалось второе насекомое. Растопырило стальные чешуйки, вело хитиновым смычком. Этот пилящий звук был невыносим, причинял боль. Умолк, породив множество мельчайших сотрясений мозга. Тишина длилась несколько минут, насыщенных тревогой, предчувствием чего-то загадочного и ужасного.

Внезапно оба насекомых ожили, оглашая сцену скрежетом металлических столкновений. Казалось, в темноте стрекочут два огромных кузнечика, обмениваются ударами, уколами, режущими касаниями.

Виртуоз чувствовал, как над его головой движется зубчатая пила, погружается в кость. С него снимают верхнюю часть черепа, его оголенный, лишенный защиты мозг пульсирует в страхе, боясь прикосновений отточенного железа. Это напоминало трепанацию черепа. Он чувствовал свою беззащитность, зависимость от невидимого хирурга. Не мог сопротивляться. Зрители оцепенели в креслах. У всех были срезаны черепные коробки. Из них выступал, поблескивая, обнаженный мозг.

В темноте, под потолком на мгновение вспыхнул свет, синий, тяжелый, какой бывает в больничных ночных коридорах. Тупая вспышка ударила по обнаженному мозгу, погрузилась в мякоть, породив болезненное световое эхо, которое блуждало по закоулкам сознания, высвечивая потаенные глухие углы. Виртуоз разглядел на сцене шевелящиеся, закутанные в лохмотья комки, бледные голые руки, распущенные волосы. Это были разбуженные воспоминанья из другой жизни, перенесенные в настоящее по волноводу генетической памяти. Души умерших предков, неразличимых, с синеватыми, как у утопленников, руками и лицами.

Вспышки под потолком продолжались. Тяжелые синие камни падали в мозг, погружались в вязкую глубину. Пробивая слои памяти, будили уснувшие архетипы, которые порождали сказочных существ, чудовищных духов, волшебных персонажей детских сказок. Время двигалось вспять, пространство казалось резиновым. В таинственных нишах обнаруживались странные моллюски, зы6кие, огромного размера икринки, птичьи и змеиные яйца, в которых пульсировали зародыши. Это оживала прапамять, выносившая на поверхность реликтовые формы. Действовала обратная волна эволюции. Виртуоз чувствовал, как непомерно увеличивается объем его памяти, как в нее вторгаются образы, едва промелькнувшие в младенчестве, переживания, доставшиеся по наследству, знания, которые никогда не приобретал. Сцена при вспышках синего света шевелилась, на ней взбухали бугры и комья, будто в темном подполье начинали расти сырые грибы, пучки бесцветной плесени. Заметил, как в соседнем ряду, словно синяя маска, возникло и кануло лицо модельера Любашкина. В нем была мука пациента, пробуждавшегося после наркоза.

Внезапно он ощутил запах гари. Так пахнут тлеющие свалки, разграбленные и преданные огню города,— зловонье ветоши, обугленные трупы, испепеленные кости. Гарь сменилась сернистым духом горячей окалины, словно где-то рядом работала кузня, пламенел уголь, раскалялся добела металл. Но это могло быть близкое жерло вулкана, источавшее удушливые газы преисподней, слезоточивые испарения ада, где мучилась и терзалась изъедаемая кислотами плоть. Повеял прохладный дивный ветер, напоенный благоуханием сладких цветов, медовых плодов и соцветий, — запах райского сада, где над белой чашей цветка трепещет крохотная перламутровая птица, высасывая чутким клювом капли нектара, а на фаянсовом блюде, отекая соком, лежат виноградные кисти, круглятся груши и яблоки, пламенеет мякотью надкусанная ягода клубники. Его опьянил удушающий запах жаркого женского тела, горячих подмышек, влажных грудей, которые целовали его безумные губы, сжимали жадные пальцы. Обморочно полыхнул, заставил задохнуться терпкий запах раскаленного белка — извержение боли и сладости. Запахи менялись, рождая галлюцинации, погружали в миры, о которых он едва догадывался. Простор золотистой африканской саванны с гривами трав, в которых скользят невесомые стада антилоп. Сумрачный музейный подвал с отсырелыми камзолами, бальными платьями, линялыми камергерскими лентами. Азиатская харчевня посреди многоцветного рынка с синим дымом жаровен, румяной горой лепешек.

На сцене в тусклых отсветах носились тени, взлетали руки, развевались волосы. Это было порождения хаоса, которого не коснулась творящая воля, не выстроила созидающая сила. Напоминало тучи, летящие на осеннюю луну, и в их бессмысленных вихрях была тоска неодухотворенного мира.