Читать книгу "Проклятая книга - Дарья Иволгина"

И только когда побратимы наконец выдохнулись и замолчали, Флор отворил дверь и вошел. И Наталья встретила его таким сияющим, таким радостным взором, что Флор лишь молча заключил ее в объятия. А Харузин тихонько выскользнул из каюты и отправился к Тенебрикусу. Можно подумать, они не обо всем еще переговорили.

* * *

Дорога к Феллину казалась Севастьяну бесконечной. Теперь, когда отряд присмирел и начал относиться к Глебову как к своему естественному лидеру, идти было легче. Во всяком случае, не приходилось больше каждую секунду ожидать ножа в спину.

Плешка теперь всячески подлизывался к командиру и пытался даже ему льстить, называл «батюшкой». Глебов не обольщался. И все-таки было приятно.

Несколько дней солдаты хорошо питались. Они подобрели, глаза их сыто заблестели, на лицах появились вполне искренние улыбки. Теперь о лошадях заботились без напоминания, костры разводили безропотно и даже выставляли часовых.

А часовые были необходимы, поскольку отряд уже находился на территории Ливонии. Конечно, практически все силы ордена сейчас стянуты к Феллину для обороны. Но это не исключает, того обстоятельства, что по ливонским лесам во множестве бродили рассеянные отряды рыцарей, наемников и мародеров. Все эти люди, разобщенные войной, утратившие дисциплину, деморализованные и алчные, наводняли ливонскую землю. Такой отрядец, человек в пять-десять, напав ночью на беспечный, беззащитный лагерь, может причинить очень большие неприятности.

В первую же ночь, когда Севастьян решил, что пора начать выставлять караулы, командир столкнулся с неповиновением. Солдаты не отказывались прямо — они попросту заснули на посту. Глебов, заранее предвидя такой ход событий, нарочно не спал. Он дождался, чтобы беспечные постовые позволили сну сморить себя, подобрался к ним и забрал у них оружие, кое-какие деньги и личные припасы, любовно хранимые теми в мешках.

Утром поднялся крик. Кто украл? Кто ограбил? Размахивая кулаками, рыдая от обиды, люди Глебова накидывались друг на друга с самыми лютыми обвинениями. Ну где такое видано, чтобы у своих же украли? Разве не русские мы люди? Хоть и тати мы, хоть и беглые, хоть и отпетые — да все же православный народ! Ну, у ливского хуторянина что-нибудь утащить… Ну, свинью у него, положим, зарезать… Так война же! Сам Бог велел немного пограбить… А тут — у своих, у спящих!.. Креста на вас, братцы, нет.

— Вот что случается, когда часовой заснет, — назидательно произнес Глебов, когда вопли немного поулеглись, и несколько человек с глухим ворчанием, наподобие псов, разошлись в разные стороны, держа у подбитых глаз куски сырого дерна.

Все разом повернулись к нему. Понимание постепенно проступило на всех лицах.

— Так это ты, боярин! — медленно выговорил один, именуемый Верста. — Это ты украл!

— Да не крал я вовсе, — Глебов пожал плечами. — Если человек спит на посту, стало быть, он ничего не стоит… Вы о другом подумайте, братцы мои. Положим, не я бы к ним подобрался, а враг. Порезал бы их сонными — ладно, они сами виноваты, на посту спать нельзя. Так они бы потом и вас всех перебили, потому как тревогу никто бы не поднял… И остались бы вы не то что без имущества — без самой жизни. И за этих людей, за этих беспечных дураков, которые Царство Небесное проспать готовы, не то что жизни своих товарищей, — за них-то вы и заступаетесь?

Кругом воцарилось молчание. Медленно, но верно до прочих доходило: а ведь командир прав. Даром что боярин, даром что молокосос. Прав он. И вот уже к потерпевшим обращаются с гневными речами и крутом летят те самые упреки, что бросил в лицо своим людям Севастьян Глебов.

Однако до расправы не дошло. Тот же Глебов остановил солдат.

— Довольно! — резко выкрикнул он.

И, как ни удивительно, они повиновались. Застыли, кто где стоял. Уставились на командира. Теперь ими можно было повелевать. И Севастьян сказал:

— Давайте сегодня немного отдохнем, а завтра двинемся быстрее. До Феллина осталось немного. Распределим вахты, будем сторожить постоянно. Не нравятся мне эти леса. Слишком безлюдны. У нас в России везде деревни, всюду обжито, а у ливонцев как не у людей, живут кучками, а от дома до дома — десятки верст дикости, одни только волки да медведи бродят.

Его поддержали. С важным видом часовые заступили на свой пост, разобрав оружие. Прочие устроились у трех небольших костров. Братья-татары чистили лошадей и проверяли, хороши ли у них подковы. Иона решил, что пора и ему блеснуть уменьями.

Вспомнив те времена, когда жил Иона при скоморохе Недельке, начал он петь и плясать, а после — ходить на руках, выгибаться по-разному и представлять разных зверей и людей из различных стран. Это неожиданное представление господского оруженосца вызвало шквал восторгов. Ионе аплодировали, свистели, угощали его замусоленными сладостями, которые обнаруживались в самых заветных тайниках грязной одежды солдат-«саперов». Вот и пригодился оруженосец, вот и удивил он людей своего господина!

Сменилась первая вахта, потом вторая. Царило какое-то удивительно легкое, веселое настроение. И, что особенно чудно, произошло все это без всяких скрепляющих дружбу напитков, как бы само собой. Севастьян вдруг почувствовал, что еще немного — и он расплачется. Сколько трудов было положено, сколько усилий стоило ему сдерживаться, выслеживать буквально каждого солдата, выискивая дорожку к его лохматому, зачерствевшему сердцу — и вот все получилось! Это казалось неправдоподобным. Не раз и не два думалось Севастьяну, когда он устраивался на ночлег: «Не проснусь — зарежут во сне тати и разбегутся. Нет у них страха ни передо мной, ни перед карами от царя Иоанна Васильевича. Да и то сказать, много забот государю ловить всякого татя по ливонским бескрайним лесам!» И каждое утро, открывая глаза, удивлялся Севастьян тому, что до сих пор еще жив.

И вот испытание позади. Впереди другое, быть может, более трудное и страшное, но это — пройдено.

Неожиданно Севастьяну почудилось, что кто-то следит за ним из леса. Такое случалось уже не раз, и он всегда тщательно проверял — так ли это, не крадется ли кто-нибудь за отрядом. Случались ведь и такие мародеры-одиночки: они в состоянии по нескольку дней тайно пробираться за каким-нибудь отрядом, выжидая удобного момента, когда можно будет напасть от отбившегося солдата — например, отошедшего по нужде, — убить его и ограбить.

Но нет, никого в чаще леса не было.

Этого краткого мига тревоги хватило, чтобы Севастьян Глебов подавил слезы, отогнал прочь усталость, накатившую на него вместе с невероятным облегчением, и вернулся к костру, где один из солдат увлеченно рассказывал какую-то на диво скабрезную историю.

Кругом хохотали. Казалось, долгая вражда с командиром утомила и самих солдат и теперь они были рады тому, что все закончилось, что можно больше не выбирать, как поступить — убить ли Глебова и бежать, полагаясь на волю случая, или явить себя героями под стенами Феллина.

Иона время от времени удачно вставлял словечко-другое, и это вызывало новые взрывы восторга.