Читать книгу "Бриллианты для диктатуры пролетариата - Юлиан Семенов"

«В 17.50 Шмельков вышел из магазина и отправился пешком на Театральную площадь. Там он зашел в столовую Второго дома Советов в бывшем „Метрополе“, получил по талону обед, а после долго прогуливался по улицам, изредка смотря на свои часы — серебряные, неправильной формы. Ни с кем не беседовал, в подъезды не прятался и не оглядывался в целях проверки. В 19 часов он вошел в дом 6 на Дмитровке, в квартиру гр. Кропотова».

«В 18.35 Газарян, зайдя домой, взял письмо из почтового ящика и, пробыв в квартире не более пяти минут, отправился пешком на Дмитровку, в дом 6, к некоему Кропотову Николаю Капитоновичу».

Мессинг отложил в сторону эти только что полученные донесения своих сотрудников. Он долго сидел, тупо уставившись в список телефонов, положенных под стекло на его большом столе. Перед его глазами стояло лицо Газаряна: он беседовал с ним примерно месяц назад о том, в какой мере налаживается работа в Главном хранилище ценностей республики.

«Что же это такое, — горько думал Мессинг, — что же творится?! Кому тогда верить, если не Газаряну, который требовал смерти всем, кто грабит республику? Если он был врагом перед тем, как пришел к нам, если он маскировался — это плохо, но это еще полбеды, а если он стал таким, получив возможность воровать золото? Неужели в золоте действительно заложена какая-то магическая, страшная сила? Неужто люди перед ней бессильны?»

Сорокин за этот день сдал в лице, но глаза его сияли сейчас и щеки горели нервным, синеватым румянцем. Мессинг заметил, что румянец казался неестественно ярким из-за того, что мелкие сосуды на щеках Сорокина были багровыми.

— У тебя как с давлением? — спросил Мессинг.

— Нормально, — ответил тот. — Ну что?

— Ничего…

— Я ничем больше помочь не могу?

— Я тебя для этого и вызвал. Не спал еще?

— Какое там спал…

— Это зря. Без сна замучаешься.

— Когда мы всех их возьмем — тогда высплюсь.

Мессинг отметил, как Сорокин сказал — «мы их возьмем».

— Слушай, Сорокин… Ты не думай, что если ты нам помогаешь, то на трибунал я тебя не выведу. И я не убежден, что трибунал сохранит тебе жизнь…

— А я жизни не хочу, — очень искренне ответил Сорокин. — Она мне мерзостна, и сынишке будет в тягость.

— Ты Прохорова хорошо знаешь?

— Пили вместе…

— Ты сможешь с ним увидаться?

— Не понимаю…

— На Мерзляковском, у Розы, сможешь его принять?

— Смогу. Для дела — смогу!

— Не сорвешься, не переиграешь?

— Нет.

— С тобой будет Роза… Это наш товарищ… Угощение там будет, выпьете как следует, только не сорвись, всю игру тогда нам сломишь…

— Я пить не буду.

— Ну, привет тебе! Раньше-то пил?

— Пил.

— А теперь не будешь? Так нельзя. Ты и сейчас должен будешь с ним пить… И попросишь его от имени Тернопольченко, чтобы они выдали половину суммы драгоценностями. Причем попросишь, чтобы драгоценности были следующие: бриллианты, изумруды и золото — в браслетах, монетах и часах.

Мессингу было важно посмотреть, как себя будут вести Кропотов и Газарян, куда потянутся связи. С этим своим планом он, закончив беседу с Сорокиным, пошел в соседнее здание — к Уншлихту и Бокию.

— Здравствуй, Сорока, — сказал Прохоров, крепко пожимая руку секретарю. — Ну, что? Оклемался или еще хрипишь?

— Оклемался, Константиныч, заходи.

— Я про эту Розу не слыхал. Где она?

— Скоро придет. Новенькая…

— А в работе как? — спросил Прохоров. — Толк понимает?

— Ничего в работе, — ответил Сорокин, пропуская Прохорова в комнату, — работает хорошо, с огоньком.

— Ого, откуда коньяк-то? — протянул Прохоров, оглядывая стол, заставленный бутылками, салом, вареной картошкой и рыбой. — Ничего живешь!

— Давай по маленькой?

— Давай. Только сначала расскажи, как прошло? Стенки надежные?

Сорокин кивнул головой налево:

— Там ванная… Не работает с революции, а здесь пустая комната — какой-то военный живет, его в Туркестан угнали. Одни мы тут сейчас.

Именно в этой пустой комнате сейчас сидели помнач спецотдела ВЧК Владимир Будников и Галя Шевкун, игравшая роль Розы. Прослушивался даже шепот. Будников очень хотел курить, но опасался, что в комнату к Сорокину просочится дым, и поэтому сосал потухшую папиросу, то и дело обкусывая мундштук.

— Ну, так как он? — спросил Прохоров. — Не куражился?

— Тяжело было… Сначала я решил, что влип.

— Ты влипнуть не мог. У него доказательств нет.

— Он долгий мужик-то, хмурый. Его толком не поймешь… Дальше вот что было… Ну давай, под сальце.

— Будь здоров, Сорока.

— Твое здоровье, Константиныч…

— Сам чего не пьешь?

— Пью… Я тут и вчера принимал, на вчерашнее-то потяжелее ложится, сам знаешь как… Ништо-ништо — а потом сразу валит, а Розка — она требовательная… Она сказала: «Если я себя не люблю, то кто меня полюбит? Всех остальных я постелью меряю. Раньше вы нас этим мерили, а теперь свобода — я эмансипированная…»

Прохоров захохотал:

— Ты что, серьезно к ней присох?

— Это ты к чему? На себя потянешь? Пока не отдам. Не проси…

— Как ты уговорился-то с ним?

— Он поедет туда, куда я скажу, и в то время, когда попрошу, а ты или там кто из твоих посмотрят: один он выехал или поволок с собой ребят с Лубянки.

— Это ты ничего придумал. А как он сказал про согласие?

— Сказал, что деньгами все не возьмет.

— Это как? Ему и для родителей гроши нужны…

— Он сказал, чтоб десять миллионов деньгами, а остальные в ценностях. Половину — бриллианты и сапфиры, половину — золото, в браслетах, кольцах и монетах.

Прохоров выпил, подышал салом, рассмеялся:

— Ах, Тернопольченко! Якобинец! Сын Маркса! Каков, а?!

— Ты такой же, — сказал Сорокин. — Не лучше…

Будников быстро взглянул на Галю и кивнул ей головой:

— Пора. Я боюсь, он сейчас развалится… Иди, Галка.

— Ты это чего? — удивился Прохоров. — Я-то здесь при чем?

— При том… К стенке ставишь работягу, когда он пуд хлеба уворует, а здесь миллионами вертишь — нет разве?

— Сорока, ты чего?

— Ничего… Я еще хуже, не обо мне речь…

Дверь отворилась без стука…

— Здравствуй, Сорока, — сказала женщина, сверкнув цыганской, быстрой улыбкой. — Без меня гуляете, мальчики?