Читать книгу "Задержи дыхание и другие рассказы - Ольга Гренец"

полотенце и сую в рот зубную щётку.

Разглядываю себя в зеркале, висящем над раковиной, и не могу узнать своего лица – такое оно после беременности одутловатое. Смотрю вниз на отражение в изогнутом фаянсе. Кажется, я покинула тело, и теперь оно грезится мне где-то внизу. Это кадр из моих старых кошмаров, меня вернули в С. – город, где я родилась и жила ребёнком: многоэтажные дома, над городом зеленовато-коричневые холмы, они круто спускаются к заливу, на холмах ледяные торосы, яркий летний день, солнце светит прямо в глаза. Во дворе нашего дома тёмная бесформенная тень – то ли человек, то ли бездомная собака. Я пытаюсь восстановить связь со своим телом, но знаю: если попробовать приблизиться, тень в страхе съёжится и ускользнёт.

Хватаюсь за край раковины, чтобы остановить головокружение. Задыхаюсь, ловлю ртом воздух – надо задержать дыхание. Кашляю, разбрызгивая зубную пасту и слюну. Всё утопает во мгле.

Кашель кончается, а туман в голове – нет. Пот льёт со лба ручьями. Спокойно – я в Краун-Хайтс, в моей славной квартирке с двумя спальнями на втором этаже недавно отремонтированного дома. Лето в Бруклине. Я только что приняла ванну, и мне нужно принять её снова. Над унитазом окошко и вентиляционное отверстие. Горячее дуновение воздуха. А меня знобит, словно я промёрзла до мозга костей.

Ребёнок, вспоминаю я. У меня есть ребёнок.

Я не готова взять его на руки. Отобрать у мамы с папой. Я сажусь на край ванны и пытаюсь выровнять дыхание.

Этот город на берегу Баренцева моря за полярным кругом, где я родилась и жила до шести лет, – он опять перед моими глазами. Во время войны там была военно-морская база, потом она превратилась в базу атомных подводных лодок.

Родителей распределили туда после института, им пришлось заниматься подготовкой медицинской части на случай войны. Каждое утро, просыпаясь, я смотрела в окно и пыталась понять, что я вижу: обычное облако или облако ядерного взрыва. Полярная ночь – сорок четыре дня: солнце садится 1 декабря и не встаёт до 13 января. Полярный день такой же длинный, но летом небо пасмурное и набухшее от дождя; всё, что я помню, окрашено в тёмно-серый и коричневый цвет. Как поверхность клубящегося облака.

С. – закрытый город, его нет ни на одной официальной карте Союза, въезжать в город без специального разрешения запрещено. Родители его ненавидели и, как только появилась возможность, переехали в Мурманск, расположенный в пятидесяти километрах к югу. Мы прожили там ещё шесть лет с бабушкой и дедушкой, пока не получили разрешение эмигрировать.

Помню, однажды снежная буря и лавина повредили городскую электросеть и мы двое суток выживали без центрального отопления. Затем электричество в общежитии было частично восстановлено. Говорили, будто портовые электрики приспособили одну из атомных подлодок подавать электроэнергию в город. Этот слух почему-то пугал меня ещё больше, чем рассказы о ядерной зиме. Много лет спустя, дотронувшись до выключателя, я осматривала свои пальцы, проверяла, не светятся ли они.

Сижу на краю ванны и смотрю на руки. Они бледные, пальцы слегка дрожат.

Какое-то зыбкое у меня существование, я беспокоюсь только о том, чтобы выжить до завтра, но подбирается это невыносимое пекло – и всё становится микроскопическим в сравнении с тем, как жизнь пытается уничтожить жизнь. Жара – только это имеет значение. Тают льды, и атомные подлодки прячутся в океане.

# # #

Невероятно – мне кажется, я отсутствовала несколько часов, но когда я возвращаюсь в гостиную, малыш по-прежнему лежит на руках у мамы. Папа наливает апельсиновый сок из холодильника. Они не замечают меня. Мама, установив смартфон на столе, переговаривается с моим братом.

Два года назад братец Феликс решил вернуться в Мурманск; родители тяжело переживали его решение. Ведь они едва унесли оттуда ноги – какой удар по их самолюбию! Они до сих пор с трудом говорят об этом со мной и даже друг с другом. Хотя с появлением моего внебрачного сына проблемы брата, похоже, не так сильно волнуют их.

Мама поворачивает ребёнка так, чтобы Феля мог разглядеть его лицо. «Посмотри, какая тёмная у него кожа. И этот пушок на голове, – говорит мама. – Надя скрывает от нас, кто его отец. Ты спросишь у неё? Это важно. Какая у них семейная история? Что в анамнезе? На что стоит обратить внимание?»

– Кто отец? – машинально повторяет папа, хлопая дверцей холодильника. – Он претендует на ребёнка?

– Ребёнок в порядке? – голос Фели звучит так отчётливо и громко, словно он в соседней комнате. – Привет, Надюха, – машет он рукой, заметив меня раньше, чем мама с папой. – Поздравляю!

Подойдя к смартфону, я вижу, что он говорит из спальни весьма современной квартиры, за ним яркая синяя стена без обоев, на полу в горшке большое растение. Не помню, как давно я не говорила с Феликсом, и удивляюсь, что он сейчас выглядит так хорошо. Я всегда представляла его тощим подростком с жирной лоснящейся кожей. Однако ему тридцать три, у него светлые волосы до плеч и розовая сорочка. Трудно понять по маленькому экрану, но его лицо выглядит более сытым, что ли, более довольным, чем раньше, и дружелюбно-открытым.

– Ну и каково это – иметь ребёнка?

– Его нужно срочно вынести на улицу. Надя ушла в спячку. Она держит ребёнка взаперти, – отвечает за меня мама.

– Сплошной восторг, разве не видишь? – говорю я Феле.

Он меня понимает, но старается не улыбаться слишком широко, чтобы не обидеть маму.

Заслышав мой голос, малыш вякает и дёргает головой, словно случилась беда. Я забираю его у мамы – она устала и сдаётся без боя. Плюхаюсь на стул рядом с ней и задираю футболку.

– Ты испортишь его, если будешь кормить при каждом писке, – маме никак не сдержаться.

– Так кто же отец? – спрашивает Феля, поглядывая на меня с нежной улыбкой. Как будто знает, что я сейчас скажу, и специально подыгрывает мне.

– Его зовут Карим, – как бы между прочим кидаю я. – Не знаю, какие у него болезни, кроме разве что приятной внешности.

– Карим? Карим, что? – Отец замирает. Ставит стаканы с апельсиновым соком передо мной и мамой, но движение выходит слишком судорожным, и немного сока проливается на стол. – Ребёнку нужно сделать обрезание, – вдруг выпаливает он. – Скажи ей, что потом будет очень больно!

Феля качает головой. Про обрезание, которое ему пришлось сделать после нашей иммиграции по еврейской линии, ему вспоминать не хочется.

– Мне пора на работу. Вы ведь сможете договориться друг с другом без меня?

Я не сомневаюсь, что Феликс на моей стороне, он смотрит на меня и говорит со мной по-английски, но мама наверняка считает, что он обращается к ней.

– Мы справимся. Надень куртку, – следует очередной совет. – На улице всегда холоднее, чем кажется.

– Уроки английского? – В последний раз, когда мы с ним общались, он преподавал в колледже английский.

– Делаю перевод для нефтяной компании. Видишь? – В доказательство Феликс указывает на свою сорочку.

– Кроме шуток?!

– Конечно, шучу. Но на минутку ты поверила, признавайся? – Феля смеётся. – Пока, Антон! Это твой дядя. Поговорим позже, ладно?

# # #

После этого разговора моя квартира становится слишком тесной для родителей, они топчутся в ней, как медведи в клетке. Папа принимается забавлять Антона погремушкой, которую они с мамой отобрали у внуков своих соседей, и трясёт ею с такой силой, что, будь Антон постарше, ему захотелось бы увернуться.

– Спасибо, что навестили. Теперь у нас есть всё, что нужно, – говорю я родителям. – Боюсь, что вам тут слишком жарко.

Мама не понимает намёка.

– Нам нужно вытащить тебя отсюда. Пошли в парк. Малыш, кажется, готов снова поспать. Идеальное время.

При мысли, что придётся спускаться на лифте вниз, выползать на улицу, раскалённую солнцем до такой степени, что она напоминает разогретую духовку, у меня темнеет в глазах. Кажется, вот-вот вырвет. Мне хочется опять спрятаться в ванной, но не приходит в голову, как выпроводить их из квартиры.

– Хорошо, –