Читать книгу "Холода в Занзибаре - Иван Константинович Алексеев"

изгои усердствовали больше других, особенно старался Костин.

А в пятницу к Алеше подошел Зарик и сказал:

– Э! А ты псих бешеный! – и засмеялся. – Я психов уважаю, э! – И вполне дружелюбно опустил руку на Алешино плечо. Синяк на его скуле уже зазеленел, только глаз над ним еще как-то нервически дергался. – Ты это, э, спи! Вано разрешил.

В субботу Алеша вернулся домой с кликухой Ялый и весь в синяках. Маме сказал, что играл с мальчиками в футбол, мол, так, мам, пустяки. К его приезду в вазах лежали яблоки и конфеты. Алеша открыл дверцу шкафа и убедился, что костюм на месте. В воскресенье из листа полиэтилена с помощью паяльника (отцовские инструменты он уже унаследовал) соорудил для костюма чехол – чтобы не пылился.

Когда переезжали в Зюзино – мама не смогла жить в прежней квартире на Ленинском, – сам упаковал костюм в коробку. Грузчики вынесли вещи, и в новую квартиру на пролетарской окраине Алеша отправился в накрытом брезентом кузове грузового такси. Всю тряскую и мокрую дорогу с коробки глаз не спускал.

Костюм, мирно висевший в шкафу, превратился в манию. В шестом классе, получив по математике за год четверку, Алеша запретил себе не то что к костюму прикасаться, но даже на него смотреть. Иногда он лишал себя права на костюм по совершенным пустякам. Например, выйдет из комнаты, а свет не выключит, и лень вернуться, выключить, хотя твердо знает, что электричество надо экономить. Или не уступит место в метро пожилому человеку, а отвернется и сделает вид, что ничего такого не замечает. На районной олимпиаде по физике Алеша взял только поощрительную грамоту, что было для него плохим результатом, и тогда он запретил себе открывать шкаф на целых три месяца, а когда все-таки не выдержал и на неделю раньше срока повидал костюм, наказал себя еще одним месяцем.

После восьмого класса Алеша сильно вытянулся и стал мечтать о примерке костюма, но, к сожалению, ничего достойного за все лето не сделал, а только катался на велосипеде, написал несколько стихотворений, прочитал «Войну и мир», а задачник по физике для первого курса так и остался неоткрытым. В начале осени ему приснилась учительница литературы, голая. «Яловой, – сказала Алиса Петровна, – я позволю тебе это, но сначала ты должен выучить всего “Онегина” наизусть». Во сне он прочитал почти всю первую главу, и только тогда, потупив взгляд, она позволила до себя дотронуться, – оказалась она холодной и твердой, как будто вся была сделана из воска. Обнаружив утром у себя в трусах еще не просохшее скользкое пятно, Алеша едва дотерпел до субботы – в интернате заняться этим было негде, он не мог это делать, как другие, раньше него созревшие парни, которые при всех ритмично вздымали одеяла и громко комментировали свои ощущения в темноте спальни, уже давно пропитавшейся крепкими мужскими запахами.

Дома он заперся в ванной и дал себе слово, что сделает это только один раз и лишь для того, чтобы наверняка убедиться, что стал взрослым.

Данного себе слова Алеша не сдержал. За неимением порнографии в дело пошли альбомы Тициана, Рубенса, в меньшей степени Рембрандта, и ни о какой примерке и речи быть не могло.

Между тем в доме появился дядя Володя – Алеша на удивление легко согласился с мамиными аргументами, что одной тяжело, что женщина она еще молодая, что отец – это отец и никакой мужчина никогда его не заменит, – но выдвинул условие: чтобы ни под каким видом дядя Володя к костюму не прикасался.

– Как ты мог такое подумать! – огорчилась мама.

В десятом классе Алеша создал в интернате подпольную организацию, в манифесте которой – его Алеша написал сам и опубликовал в стенной газете «Со стороны» – была сформулирована главная цель: состояла она вовсе не в борьбе с режимом, а в самосовершенствовании. «Наша задача, – писал он в манифесте, – создать свой мир избранных, где никакой коллектив не сможет значить больше чем одна-единственная личность. Но чтобы этот мир мы смогли создать, необходимо сначала создать самих себя, то есть стать Личностями с большой буквы и в самом полном смысле этого слова. Мы против равенства, ибо не может глупец быть равным мудрецу, мы за равенство равных, то есть – избранных. Мы сами избираем себя, работая над своим совершенствованием, а просвещая, создаем равных себе. Когда нас станет много, власть сама упадет к нашим ногам. Но до этого момента мы должны много над собой работать. Каждая прочитанная книга, увиденная картина, философское рассуждение есть крохотный шажок к нашему будущему».

В организации кроме Алеши состояли четыре девочки, – мальчиков еще предстояло долго просвещать, чтобы они смогли сделаться достойными посвящения в избранные. По воскресеньям встречались в метро и совершенствоваться шли в какой-нибудь музей, чаще – изобразительных искусств имени Пушкина. Девочки поражались, насколько Алеша хорошо знает живопись Возрождения.

Олю – девочку с шикарными, до пояса, русыми волосами, которые она то сплетала в косу, то перехватывала резинкой в конский хвост, – Алеша любил идеально, платонически. Оля была комсоргом класса, но Алеша как-то легко выносил за скобки общественные заблуждения любимой, понимая, что годы пропаганды в одночасье из жизни не выкинешь. Главное – вот что важно! – она его понимала[9], внимательно выслушивала рассуждения, вопросы задавала по существу и подавала реплики, часто весьма неглупые и остроумные. Именно Оля придумала и выполнила оформление газеты, особенно ей удался факел в качестве символа самопожертвования – «светя другим, сгораю сам». Алеша подолгу вечерами гулял с ней, читал свои стихи вперемешку с пастернаковскими, порой тщеславно обмирая, когда девушка доверчиво спрашивала:

– Это твое или Бориса Леонидовича?

Этих вечеров во все времена года случилось немало, но он так и не решился взять ее за руку, не то что поцеловать. Однажды, обморозив в ночной очереди ноги, Алеша достал билеты на Таганку. Следующим вечером на спектакле[10], стоя на душной галерке и притиснутый к любимой толпой, завороженной зрелищем, он вдруг почувствовал волнующую твердость резинки трусиков под ее платьем. Мысль по отношению к любимой родилась оскорбительная, и потребовалось значительное напряжение душевных мускулов, чтобы обуздать воображение – слишком своевольное и безнравственное.

Другую девочку, соседку по парте, Алеша любил телесно, похотливо, с суховатой слюнкой во рту. К идее самосовершенствования Света была равнодушна, но это не имело никакого значения. Запах юного, еще без взрослой горчинки, пота соседки, что пробивался сквозь грубый аромат каких-то, надо полагать, дешевых советских духов, – сводил с ума. Иногда она вытягивала под партой красивые ноги, чуть приподнимала мини-юбочку из шотландки (пару раз