Читать книгу "Население: одна - Элизабет Мун"

что-нибудь вкусное, но, похоже, человеческая пища их не привлекала.

Она шагнула к двери, и существа расступились. Следом за ней они вошли в швейный зал, где под длинным столом лежал мокрый матрас. Она пересчитала их: все на месте. Никто не задержался в операторской, чтобы побаловаться с панелью управления.

Как и на кухне, они разбрелись по помещению, разглядывая все вокруг с негромкими возгласами и, похоже, обсуждая увиденное на своем языке. Офелия присела на корточки рядом с мокрым матрасом и, ворча на своем старушечьем языке, попыталась вытащить его из-под стола. Матрас так пропитался водой, что потяжелел на несколько килограммов и прилип к отсыревшему полу. Она потянула сильнее, жалея, что не догадалась к чему-нибудь его прислонить. Но ведь она не думала, что дверь останется открытой и полы зальет водой. Она не могла вспомнить, закрывала ли дверь, когда выходила из центра во время затишья. А впрочем, это уже не имело значения.

Она дернула раз, другой – матрас не поддавался. Вдруг четыре странные костистые руки с длинными темными когтями ухватились за него; матрас скользнул навстречу Офелии, и она плюхнулась на зад. Край матраса шлепнул ее по ногам. Она оглянулась – двое чужаков смотрели на нее, не выпуская матраса из рук.

– Спасибо, – сказала она.

Детей важно хвалить за проявленную инициативу, даже если от их помощи становится только хуже. Тогда они будут пробовать, пока не получится как надо. Она высвободила ступни из-под матраса, снова села на корточки и потянула. Существа стали тянуть вместе с ней. Под ее руководством они вытащили матрас из-под стола, поставили вертикально и прислонили к стене.

Офелия уперлась руками в поясницу и вздохнула. Если она доживет до вечера, то будет спать сегодня в собственной кровати и как следует отдохнет. Она огляделась. Один из чужаков катал по столу бусины; другой взял ее сетчатый наряд, украшенный бусинами и бахромой, и, легонько встряхивая, прислушивался к звону. Ну чисто дети! Вечно куда-то лезут, вечно что-то трогают, вечно устраивают бардак.

– Это мое, – сказала она.

Головы существ повернулись к ней. На этот раз их внимание ее почти не напугало: она уже знала, что за пристальными взглядами никакой агрессии не следует. Она забрала наряд – существо выпустило его без сопротивления, – и запоздало сообразила, что они могут не знать, что это такое.

– Это такое платье, – сказала она. Наверное, им даже можно показать: они все-таки не люди и не станут судить ее работу.

Она накинула на себя сетку, с наслаждением ощущая ее тяжесть: ей наконец-то удалось распределить бусины ровно так, как нужно, и при каждом движении они почесывали то самое недосягаемое место под лопаткой. Руки заскользили по наряду, поглаживая бусины, наслаждаясь яркими цветами, мягкостью, гладкостью и фактурой.

– Другое дело, – сказала она.

– С-с-с… – произнес один из них, уставив на нее когтистый палец.

– Нет. Не «бз-з-з». Это я сама сделала. – Она развела руки в стороны, потом взяла со стола бусину и нанизала ее на скрученную из травинки нить. – Я люблю рукодельничать.

Она взяла другую бусину, крошечный разделитель, потом еще одну бусину побольше и показала им. Они завороженно приблизились; Офелия почувствовала, что ей удалось завладеть их вниманием.

9

Взвесив все варианты, Офелия решила ночевать в операторской. Она не могла поручиться, что чужаки не полезут туда без нее. Конечно, они могли оттолкнуть ее в сторону и пройти, если бы захотели, но до сих пор этого не сделали. Она набрала в охапку сухой ткани из швейного зала и разложила на полу вместо матраса. Ничего, бывало и хуже. Прошлой ночью, напомнила она себе, ей пришлось ночевать на отсыревшем голом полу в окружении неведомых созданий.

Она закрыла дверь у них перед носом. Не обращая внимания на поднявшийся гвалт, устроилась на импровизированной постели, покряхтывая от усталости и боли в суставах. Она слишком стара для такого. Конечно, это все далось бы непросто и в более молодом возрасте, но сейчас раздражало ее вдвое больше. С тех пор как колония опустела, она жила, как ей заблагорассудится, подстраиваясь лишь под то, что воспринимала как объективные факторы: погоду, необходимость заниматься огородом и приглядывать за животными.

Теперь же она спала – или, точнее сказать, не спала – на жестком полу вместо родной постели просто потому, что кучка настырных пришельцев, напоминающих избалованных детей, могла забраться в операторскую, невзирая на ее запреты. Они, как дети, могли нанести огромный ущерб, даже не сознавая этого, но, в отличие от детей, ничего не давали взамен, ибо Офелия не испытывала ни малейшего желания их обнимать. Если она заснет, то проснется больная и разбитая. Если не заснет, то наутро будет уставшей, а чужаки, неугомонные, как дети, которые, в отличие от взрослых, умудрялись высыпаться при любых обстоятельствах, все так же будут требовать ее внимания.

Она достигла заката своей жизни. Остаток отведенного ей времени должен был пройти мирно, без потрясений. Она была уверена, что все наконец-то устроилось как надо. Умирать, вероятно, будет неприятно, но, по крайней мере, это случится в тишине и покое. Никто не будет ее тревожить, будить почем зря и требовать то одно, то другое.

Она ненадолго провалилась в сон и проснулась разбитая, как и боялась, но почему-то радостная. Из-за двери доносились негромкие звуки… Ритмичные мелодичные звуки. Музыка? Они играют музыку?

Она не могла представить, чтобы эти создания играли музыку, да и за всю свою жизнь не знала ни одного музыканта. Музыка рождалась в ящиках: в угловатых проигрывателях, в радиоприемниках, настроенных на развлекательные частоты. Несколько раз в кубодрамах она видела, как люди играют на музыкальных инструментах, а в детстве, еще в начальной школе, их учили музыкальной грамоте. Она до сих пор помнила, как они всем классом побывали на репетиции симфонического оркестра. Но никто из знакомых ей людей играть не умел. Петь – само собой. Кто-то получше, кто-то похуже, но ведь все матери, наверное, убаюкивали своих детей песнями. И влюбленные парочки иногда подпевали в два голоса любимым исполнителям, прогуливаясь по людной улице… как они с Кейтано. Но Умберто как-то сказал ей, что она фальшивит, и с тех пор она пела только своим детям, и ее фальшивое пение убаюкивало их в колыбели. Другие женщины, бывало, пели за работой, но она – никогда.

Как эти существа могли производить подобные звуки? Она попыталась вспомнить, что они носят на ремнях. Какие-то мешки, да тыквы-горлянки, да длинные ножи в ножнах. Музыкальные инструменты, которые она видела на картинках,