Читать книгу "Право палача - Мачеха Эстас"

терзалась чувством собственной неуместности. Они ходили в паре и ей бы тоже стоило привести свой вид в порядок, дабы соответствовать.

Больные не вызывали сильных опасений. Большинство слегло из-за сырой погоды и застарелых хворей, но в одном из домов обнаружились мёртвые.

— Опоздали, — выдохнул Каспар, приподнимая веко старику. — Кажется, умерли с разницей в несколько дней.

На старой кровати из подгнивших досок испустила дух супружеская чета. Старая женщина с измождённым лицом казалась глубоко спящей, на самом же деле она впала в забытье и медленно отошла в мир иной, словно увядший цветок. Супруг её умирал в муках, до того исказивших его лицо, что оно так и не расправилось.

— Надо же! Смерть не разлучила их. До последней секунды были вместе, и вот…

Клавдия взяла Каспара за руку, а он коротко и, как ей показалось, холодно и нехотя сжал её пальцы, тут же отпустив. За алыми стёклами маски невозможно было понять, изменился ли его взгляд.

— Очень жаль их, — проговорил подмастерье. — С другой стороны, мёртвые не пытаются спорить и лечить себя уксусом. В этом смысле с ними проще.

Выйдя на улицу, он велел Клавдии возвращаться в лекарню.

— Я пошёл в лазарет. Что поделаешь, врачи обязаны там работать, теперь моя смена.

Стоило воспользоваться свободным временем, чтобы забрать у портнихи заказ на одежду. Тех самых пистолей за спасение ребёнка хватило не только на приличный наряд, но и на шляпку, не подходившую, говоря по правде, ни к чему, но очень уж красиво громоздились на ней обильные ленты и перья. Клавдия продолжала чтить вещи, отвлекавшие внимание от её лица.

«Не в монастырь же я ухожу, — размышляла она, тщательно выбирая перед зеркалом наклон высокой тульи. — Горожанки и на баррикады лезут нарядными, никто их за это не спешит осудить». Осчастливленная модистка даже пожаловала ей мелких восковых цветов в подарок.

Покупки ободрили графиню всего на четверть часа. Остальное же время коробки отягощали и досаждали, мешая идти. Силы кончались, желудок давил на рёбра, в голову лезли отвратительные мысли, но когда Клавдия узнала дом красильщика, среди них выискалась одна здравая.

Пьяница не спал и на стук открыл почти сразу.

— Какими судьбами, сударыня? Снова пришли проведать? Вашими молитвами, я жив и здоров, — приветливо и сонно встретил он гостью.

Поначалу она хотела сказать совсем другое, но тело взяло своё, вынудив Клавдию привалиться к косяку и попросить помощи.

— Ваша очередь меня выручить. Вы чрезвычайно опытны в вопросе выпивки. Как пережить чудовищное похмелье?

— Ба! Проходите и рассказывайте, чем накануне угощались.

В полутёмной гостиной она села за липкий стол, весь в круглых следах от бутылок и стаканов, пока хозяин суетился рядом.

— Полбутылки дрянного портвейна меня едва не убили.

— А с утра вы пить-то и перестали, голубушка? Надобно было, как проснулись, хоть глоточек-два сделать.

— Меня мутило даже от того, что я просто встала на ноги.

В захватанный мутный стакан полилось тягучее тёмное пойло. Клавдия скривилась и бросила подозрительный взгляд на красильщика.

— Ничего, ничего. Через силу надо, — отечески покачал он головой.

Травяная настойка смолисто благоухала чабрецом, анисом и полынью, но была сладкой и, казалось, впитывалась в язык. Клавдия пила её птичьими мелкими глотками.

— Кажется, полегчало.

— Э нет! Вот когда хоть треть этого стаканчика опустеет, тогда полегчает.

Красильщик развалился на стуле, дав себя хорошенько рассмотреть. Внешность — есть культура, а культура — есть ход мыслей. Человеку с такой прямой и длинной спинкой носа, такими тёмными волосами, так красиво стареющему лентяю можно было без лишних предисловий задать особый вопрос и встретить только честность. Южане нравились Клавдии за то, что говорили о любви естественно и вольно, по сравнению с ними все прочие обитатели империи терялись и надсаживались как младенцы на ночных горшках.

— Синьор…

— Фабричи!

— Синьор Фабричи, — она загадала фамилию вроде Росси, но не сильно ошиблась. — Как бы вы отнеслись к женщине, за близость с которой не пришлось долго сражаться? Точнее, вообще не пришлось. Презирали бы вы её?

— Madonna! Даже не знаю, с чего начать. Верно, с того, что даже самое захудалое охвостье из нашего огромного племени почитает некую часть себя, — он направил рёбра ладоней себе между колен, — неоспоримо ценной. Не пытайтесь понять, почему, я и сам не в силах разумно объяснить. Стали бы вы намеренно подбирать бриллианту недостойную оправу?

— Но если бал уже вечером, а ювелир сильно выпил?

— Если ювелир сильно выпил, он уже не сядет за работу, дабы не опозориться. Не слушайте юных лицемеров и тех, кто изображает из себя старателя на прииске, отроческий вздор! — патетически отмахнулся от невидимых оппонентов синьор Фабричи. — Увы тем, кто сам себе испортил аппетит неумелой готовкой. Хорошо задирать нос, когда только-только пресытился развратом или появился на свет совсем без чувства прекрасного. Стал бы я погружать шёлк в чан с ольховой корой?! Все мы пытаемся не оказаться полностью во власти противоположного пола, вот и придумываем разные коленца. Мужчины делают это с присущей грубостью, оттуда миф о презрении и все эти ужимки малолетних лоботрясов. Внутри себя мы часто хотим наказывать и обвинять тех, кто достался не нам.

— Кстати, о погружениях. Я ведь к вам зашла по особому делу: нужно пропитать дёгтем платье. Вы так хвалили свои кубы! Вот оно.

Клавдия вытряхнула на стол из чехла верхнюю юбку и корсаж.

— Дёгтем? — без труда переключился на деловой лад красильщик. — Ткани здесь унций тридцать. Пропитки потребуется много. Если честно, никогда таким не занимался. Понимаю, это нужно для вашей деятельности.

— Сколько вы хотите за услугу?

— Неужели вы думаете, что без вас с доктором Янсеном я бы остался на плаву? Я ничего не возьму с вас, даже не думайте!

Заключив, что синьор Фабричи — один из самых славных людей среди её новых знакомых, Клавдия побрела по мостовой, сунула руки в шаль, свёрнутую наподобие муфты. Тяжёлые думы скоро вытеснили приятные впечатления.

Ей нравилось новое дело, нравился Каспар и возможность ночевать у него дома, но думать, что вот так пройдёт оставшаяся жизнь, было не слишком приятно. Денег будет не хватать то на одежду, то на еду. В погоне за лишним денье она будет недоедать и совсем скоро состарится. Ничего, кроме фармакии, она уже не увидит, и день будет сливаться с ночью, обходя её стороной. Она не верила, что все будут равны. Новые ленные «верха» и изработанные «низы» казались куда более возможными.

Подходя к остаткам низкой изгороди чьего-то палисада, она услышала смех и невнятное бормотание, похожее на заумь сумасшедшего. Тот,