Читать книгу "Эгоистичный мем идеологии, 2020 - Вячеслав Корнев"

компенсируется работой фантазии. Идеологическая интерпретация глубинного противоречия не может игнорировать проблему (например, классовый или расовый антагонизм), берущую начало в далеком прошлом. Сделать так, чтобы это противоречие было минимально понятно и выглядело не слишком остро - вот работа идеологии.

Иначе говоря, при всей недоступности вопросов о ситуации «на самом деле», можно удовлетвориться вопросами о том, как видимая сторона социального порядка трансформируется под тектоническим действием Реального.

Как и в случае с психикой, социальная топика часто зиждется на травматическом антагонизме. В историях об основании городов, человеческих родов, цивилизаций и корпораций часто микшируются масштаб и подлинные причины первичного преступления. Фрейдовская теория первобытного отцеубийства, легенда о Ромуле и Реме (основателях Рима) или Каине и Авеле -это отредактированные страницы истории, работа цензуры коллективной памяти. Первотравма или исходное противоречие воспроизводится в опыте новых поколений как бессознательное оправдание классовых и кастовых разделений, расизма, сексизма, ксенофобии, дискриминации по религиозному или культурному принципу.

Возьмем для мысленного эксперимента тот же миф о Каине и Авеле и представим себе одного из братьев темнокожим. А что будет, если это кастинг нового фильма? А что, если Христа сыграет азиатская актриса-лесбиянка? Каждый, кто подумал про себя: ну это уже перебор - законный наследник преступления наших предков, когда-то поделивших мир по оттенкам кожи или «правильным»-«неправильным» черепам.

Задача идеологии состоит в том, чтобы адаптировать эти противоречия к духу времени. Не убрать «слепое пятно», не исправить кривизну координатных систем, но просто реклассифи -цировать расовые или классовые ограничения.

Например, в эпоху Великих географических открытий ученые и бюрократы XV-XVII столетий полагали, что у «дикарей» просто нет души: «черное дерево» - это сырье, а не часть человечества. В наши дни респектабельного фашизма речь идет об опасностях мультикультурализма, притока мигрантов, исламизации Европы -в таких именно выражениях излагал свою нацистскую теорию «норвежский стрелок» Норман Брейвик, убивший за один день 2012 года 77 человек.

Любая идеология - это адаптация исходного травматического кода, поэтому так часто рассуждения слева или справа приходят к общему знаменателю: необходимости жестких мер для

«замирения противоречий». Снова выходит, что без «сильной руки» и массовых расстрелов победить, например, коррупцию невозможно.

Проблема в том, что, не имея возможности находиться в каком -то чистом неидеологизированном пространстве, каждый из нас тоже видит не противоречие в Реальном, а интерпретацию этой травмы в Символическом или Воображаемом. Как пишет в «Чуме фантазий» Жижек:

Таким образом, травмирующее Реальное - это именно то, что мешает нам придерживаться нейтрально-объективного взгляда на реальность, пятно, которое затмевает наше ясное восприятие. И этот пример заставляет нас осознать этический аспект верности Реальному как невозможному: суть не только в том, чтобы «сказать нам всю правду об этом», а прежде всего в том, чтобы в полной мере осознать то, как мы сами, посредством нашей субъективной позиции изложения, всегда-уже втянуты, принимаем участие в этом... По этой причине травма всегда удвоена - в травмирующем событии «самом по себе» и в травме

с- 118

его символического отображения.

Разбираясь в калейдоскопе образов Воображаемого фашистской картины мира, мы можем видеть, например, критерии отличий правильных волевых подбородков и прямых носов истинных арийцев от подбородков и носов славян, цыган или евреев. Таким образом, это не визуальный хаос, а упорядоченная структура. Так системно идеология различает «хорошее» и «плохое» искусство, но только в итальянском и немецком фашизме отношение к «декадентскому модерну» существенно различается. Стало быть, дело снова не в цветах и линиях, а демаркации на полезное и вредное искусство.

Таким образом, «культ традиции» или «недоверие к авангарду» -не самые существенные симптомы нацизма. Дело не в оттенках номенклатурно-политического чувства прекрасного, а в том, что художественный образ вообще берется под подозрение. Когда произведение искусства подвергается идеологической экспертизе - это и есть фашизм. Критерии оценки и ее результат в этом плане глубоко вторичны.

В секторе Реального Символического господствующая идеология тоже наводит порядок и вырабатывает методы дифференциации литературы, философии, любого интеллектуального продукта. Сжигать книги Брехта, Маркса, Толстого, издавать труды Гегеля, Ницше, Хайдеггера - это опять же дело вкуса. Важнее институциализация процедур контроля.

Но пока идеология разделяет и властвует, вопрос «с кем вы, мастера культуры?» совершенно закономерен. Когда появится идеология, игнорирующая когнитивную карту действующих различий, появится возможность убрать «слепое пятно»: увидеть человека и человеческие отношения вне унизительных ограничений. Пока же социальное Реальное воспроизводит исходную травму, как ритуал в «Скромном обаянии буржуазии».119 Меняются африканская грамматика, политические эвфемизмы, тональность оценочных высказываний, но неизменен киплинговский фатализм: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут».

Вспомним классический пример из «Структурной антропологии» Клода Леви-Стросса - план селения народности виннебаго, разделяющегося на людей Верха и людей Низа. Когда жителей деревни просят нарисовать схему расположения домов, то

информанты той или другой части создают две модели когнитивного картографирования:

119 В фильме Бунюэля «Скромное обаяние буржуазии» (Le charme discret de la bourgeoisie, 1972) есть эпизод, где аристократ наглядно демонстрирует, в чем проблема с «черной косточкой». Тестом на принадлежность к высшему классу становится предложение правильно выпить бокал мартини. Шофер проваливает испытание, буржуа торжествует.

В большинстве случаев они описывают деревню в форме круга, теоретически поделенную по диаметру С.- В.- Ю.-3. на две половины. Однако многие информанты энергично оспаривают такое расположение и воспроизводят иное, при котором хижины

I 120

вождей половин находятся в центре, а не на периферии.

В смысле научного факта обе схемы неточны, но зато они верны в рентгенограмме контридеологии. В Воображаемом народности виннебаго включается механизм взгляда вкось, аберрации идеологического пятна, ангажированного видения:

Расщепление на разные восприятия предполагает скрытую референцию к некоей константе - не объективной актуальной диспозиции строений, но травматическому стержню, фундаментальному антагонизму, который жители деревни не способны были символизировать, осваивать, адаптировать. Два разных восприятия при составлении плана - это всего лишь две взаимоисключающие попытки справиться с этим травмирующим

антагонизмом, залечить раны через сбалансированную

121

символическую структуру.

Разве не то же самое разделение на людей Верха и Низа определяет устройство социальной реальности и в настоящий момент? В нацистской идеологии фундаментальный антагонизм сводился к противоречию между арийцами и недолюдьми, между законопослушными гражданами и «паразитами» (так пропаганда маркировала весь спектр исключенных из легитимного политического пространства: от коммунистов и профсоюзных активистов до целых «народов-паразитов»). Сегодня же, как в лексиконе экономических дарвинистов, это антагонизм «лузеров»