Читать книгу "Цветы эмиграции - Нина Алексеевна Ким"

понимать, зачем учиться и учиться, голова начнет болеть от всякой дури. Ей хорошо и без высоких материй. Одну книгу прочитала за всю свою жизнь кое-как, нигде никогда не работала, и прекрасно. Мальчика ласке надо научить, чтобы «двух маток сосал», а там и будет людьми играть и себя баловать.

До сорока лет прожила без головных болей, пусть муж думает. Инга привыкла к постоянному его отсутствию. Вела неспешную жизнь: гуляла по магазинам, бесцельно болтала по телефону, встречалась с подругами – пили молдавский коньяк или болгарский рислинг.

Сын тоже не доставлял ей особых хлопот:

– Разберётся, а если нет, так с отцом посоветуется. Беречь меня должны, – думала она и берегла себя. Посещала салоны красоты, раз в неделю ходила к личному парикмахеру и два раза в неделю старательно занималась в фитнес-зале с индивидуальным тренером. Ей нравилось внимание, которое она покупала за деньги. Когда муж приезжал домой, ей приходилось что-то готовить, делать озабоченное лицо и не болтать по телефону. Через неделю она уже изнывала от его присутствия и становилась раздражительной, срывалась по пустякам.

Она вспоминала, как радовалась, получив письмо от сестры, представляла красивые наряды, немыслимые платья заморских фасонов и интересную жизнь. Мечты сбылись. Инга спала с рекламами из бутиков, где на витринах выставляли платья из новой коллекции, обувь из настоящей кожи. Она оказалась способной ученицей модной индустрии. Быстро выучила имена знаменитых дизайнеров женской одежды и не стеснялась тратить деньги, которые Густав не считал. Наличка лежала плотными пачками в сейфе, откуда она выдёргивала банкноты и уходила на целый день из дома. Устав от примерочных, отдыхала в ресторане, запивала вином деликатесы.

Прошли те времена, когда она драила магазины, вычищала до блеска полки и расставляла товар по местам. Позже появились поляки, они за гроши работали быстро и умело. В доме тоже раз в неделю убиралась молодая девушка из Польши.

– Пани, – морщилась Инга, глядя на потное лицо помощницы, на волосы, небрежно перехваченные резинкой, руки с облупившимся лаком на ногтях. – Какое счастье, что я избежала этой участи, разве можно назвать её женщиной? Мочалка, которая без остановки трёт в чужих домах и получает за рабский труд копейки.

А Густав морщился, смотря на неё. Когда жена стала такой? Или была, а он не замечал её эгоизма, он проявлялся во всём, даже в отношении к собственной матери, угасающей у неё на глазах.

– Сколько можно об одном и том же! – взрывалась Инга и выходила из комнаты, когда мать начинала рассказ об ужасном дне, когда она бежала за колонной людей, которых фашисты угоняли в Германию. Ни одной слезинки не увидел Густав в глазах у жены, когда хоронили тещу.

Письмо сестры из ФРГ вызвало другую реакцию: жена плакала от радости. От радости, что сможет вырваться из жизни с пустыми полками магазинов. Она не будет просительно заглядывать продавцам в глаза, чтобы купить дефицитный товар из-под прилавка. Сколько сил ушло, пока она раздобыла фарфоровый немецкий сервиз «Мадонна». Чуть не расплакалась, разглядывая каждую чашечку и тарелочку, потом бережно складывала на полку финской стенки рядом с фужерами из богемского стекла. Чешского производства, между прочим.

Густав поморщился: три комнаты просторной квартиры, набитые вещами, походили на ломбард.

– Я и не знал, что ты так вещи любишь, – хмыкнул он, когда Инга выстояла очередь в универмаге за блузкой и вернулась домой поздно вечером. Растрепанная и взмыленная, радостно протягивала ему что-то.

– Смотри, какая прелесть, чуть не раздавили.

ЦУМ – центральный универмаг в центре Ташкента – стал для неё родным домом. Дали бы возможность, ночевала бы там, чтобы не прокараулить дефицит, который изредка выбрасывали на прилавок.

В Германии Инга потеряла голову от широкого выбора и отсутствия дефицита. Ей оставалось смотреть, выбирать и покупать.

– Большой уже, сам разбирайся. Я в твои годы не приставала к родителям, – обрывала она сына, если он мешал ей разглядывать рекламы с вещами.

Густав не знал, что делать, возраст опасный, свяжется со шпаной – и конец спокойной жизни. Посоветовался с Людвигом.

– Мой сын учился в частной школе. Получил отличные знания. Вы живёте далековато, но при школе есть интернат.

– Интернат? – испугался Густав, вспомнив школы-интернаты в Средней Азии, где жили дети из неблагополучных семей.

– О! Интернат отличный. Я могу позвонить директору школы, просто так детей не принимают в это учебное заведение, – пафосно произнёс Людвиг.

Густав изредка спрашивал сына о новой школе, сын отмалчивался и угрюмо смотрел на отца.

– Пригласи друзей из школы, познакомишься поближе.

– В школе надоели, ещё и домой их приводить, – категорически отказался Дэн от предложения отца.

– Работать будешь у меня в магазинах по выходным, дурь пройдёт, – сказал сыну и урезал ему деньги на карманные расходы.

После школы отец, опять по совету Людвига, приказал подать документы в университет на инженерный факультет:

– Время новых технологий, – пояснил он глубокомысленно, видимо, повторяя слова Людвига.

– Какая разница? – подумал Дэн и поехал в университет. Надо было соглашаться с отцом, денег даст больше. Вместо интерната переехал жить в однокомнатную квартиру в студенческом городке. Апартаменты потрясли его размерами и отсутствием камер наблюдения. Он освободился от назойливой слежки и остался на свободе. На факультете учились почти одни только парни, часто встречались китайцы. Они держались вместе, как стая воробьёв, и громко чирикали на перерывах в кафе, размахивая руками. О них ходили слухи, что даже сайт свой разработали, где размещены решения задач, которые были со дня основания университета. Поддерживают друг друга, как братья родные. Дэн жалел, что не родился китайцем. Опять один. Штаны протирает изо дня в день и в потолок поглядывает. Девчонок почти нет на этом факультете – китаянка и одна немка продвинутая, похожая на пацана.

Особенно не нравились Дэну групповые проекты, когда надо было работать вместе: разговаривать, обсуждать и доказывать. Попробуй найти общее решение с китайцами или индусами, еле разговаривают на немецком языке, не достучишься до них. Иногда мелькала мысль, что они порой придуриваются, больно уж хитро поглядывали китайцы на него и разводили руками, типа «моя твоя не понимай».

Вот у отца все проекты катят без доказательств и обсуждений с немцами, китайцами, хоть с чёртом. Даже Людвиг из бундестага заглядывает ему в рот, когда отец восхваляет товары в своих магазинах. Нет, хотя иногда обсуждает с матерью кое-какие вопросы, как вчера, например. Хочет открыть дискотеку для молодёжи, конечно, русскую с русскими песнями. Надо было отцу остаться в Казахстане, и не вносить «новшества» в Европу. Мир стремится вперёд, а этот, как безумный, тащится назад в прошлое,